Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Тогда же текст речи на 83 страницах раздали другим членам Президиума для поправок и добавлений; работа над ней продолжалась всю первую неделю заседаний. А 23 февраля проект доклада «О культе личности и его последствиях» получили все члены и кандидаты в члены Президиума и секретари ЦК КПСС.

Официальная часть съезда закончилась 24 февраля избранием членов и кандидатов в члены ЦК и членов Ревизионной комиссии. Выбирали простым голосованием: количество мест на количество членов или кандидатов, иногда голосовали против. В тех выборах Хрущев получил один голос против из 1341 заполненного делегатами съезда бюллетеня; Маленкова забраковали три[429].

Эти выборы в Центральный комитет и его Секретариат отображали продолжающийся сдвиг ядра политической власти от главного госаппарата к территориальному и партийному — основной опоре Хрущева. Региональной бюрократии был понятен его простецкий и неформальный характер. Его напористая шумная личность, может быть, восторга не вызывала, но он был свой — не догматик, не будет диктовать, — что создавало в глазах аппаратчиков из глубинки благоприятные условия для работы под его руководством. Состав Президиума оставался тем же, но близкий к Хрущеву министр обороны, несгибаемый маршал Жуков, стал кандидатом в члены ЦК. Брежнева и Фурцеву, тоже людей Хрущева, избрали в Секретариат. (Тогда Фурцева была самой высокопоставленной женщиной в партийной иерархии, но, вопреки неумирающим слухам, широко растиражированным бульварным опусом Ларисы Васильевой «Кремлевские жены», не потому, что была любовницей Хрущева[430]. Не была.)

Проект доклада Н. С. Хрущева на закрытом заседании ХX съезда «о культе личности и его последствиях», подготовленный П. Н. Поспеловым

Январь — начало февраля 1956

[РГАСПИ. Ф. 629. Оп. 1. Д. 54. Л. 73–112]

В последние дни съезда возобновились баталии по поводу доклада. Члены Президиума получили доработанный текст, и тех, кто был против осуждения «культа личности», — Молотова, Кагановича, Ворошилова — добавления не впечатлили.

Много лет спустя в своих воспоминаниях Каганович писал, что решение о «секретном докладе» пришло в последний момент: «Трудно было за короткое время прочесть эту объемистую тетрадь и обдумать ее содержание, чтобы по нормам внутрипартийной демократии принять решение… предполагалось собрать после XX съезда Пленум ЦК и заслушать доклад комиссии с соответствующими предложениями. Именно об этом и говорили товарищи Каганович, Молотов, Ворошилов и другие, высказывая свои возражения… Мы говорили, что даже беглое ознакомление показывает, что документ односторонен, ошибочен. Деятельность Сталина нельзя освещать только с этой стороны, необходимо более объемистое освещение всех его положительных дел, чтобы трудящиеся поняли и давали отпор спекуляции врагов нашей партии и страны на этом. Обсуждение затянулось, делегаты волновались, и поэтому без какого-либо голосования, его свернули и пошли на съезд. Там объявили о дополнении к повестке дня, предложили заслушать доклад Хрущева о культе личности Сталина»[431].

Такая версия событий противоречит документам и даже собственной менее воинственной позиции Кагановича на обсуждениях 9 и 13 февраля. Но она поддерживается мемуарными рассказами Хрущева и Микояна. Предложения сделать доклад на следующем съезде, не торопясь, действительно были, но Хрущев считал, что «на 21-м уже будет поздно, если мы вообще сумеем дожить до того времени и с нас не потребуют ответа раньше»[432]. Он сказал, что, если Президиум откажется обсуждать этот вопрос сейчас, он выступит с собственной точкой зрения как делегат из зала, так как «во время съезда внутренняя дисциплина, требующая единства руководства среди членов Центрального комитета и членов Президиума ЦК, уже не действует»[433].

Микоян и Хрущев тоже пишут, что решение разоблачать культ личности на последнем заседании возникло в последний момент, а не на предыдущих совещаниях. Видимо, дебаты были такими напряженными, что у всех осталось впечатление о неожиданности выступления, хотя стенограммы заседаний Президиума говорят об обратном: договоренность существовала с начала февраля.

Неопределенность и опасность провала довлели над Хрущевым все эти дни. По свидетельству дяди Сергея, он говорил, что боялся ареста. Молотов обдумывал, как бы остановить первого секретаря, но не решился: «Не готова была партия к этому. Нас бы просто вышибли… Если бы мы встали, никто не поддержал бы. Нет, никто»[434]. Его соратники — Каганович и Ворошилов — даже не собирались восставать. Молотов, как и все коммунисты ленинско-сталинского поколения, боялся быть в оппозиции.

25 февраля утром Булганин предоставил слово тов. Хрущеву, который произнес свою четырехчасовую речь перед делегатами съезда. Доклад состоял из 14 частей: «Культ личности и классики марксизма», «Ленин о Сталине», «Враги народа», «Ленин и партийная оппозиция», «Коллективное руководство», «Фабрикация дел», «Ответственность за террор», «Сталин и война», «Геноцид и террор», «Конфликт с Югославией», «Террор», «Берия», «Краткая биография», «Культ личности и его вред» (см. Приложение 1. Выдержки из доклада XX съезду ЦК КПСС 25 февраля 1956 года).

Основной смысл заключался в следующем: с годами недостатки Сталина превратились в «серьезные злоупотребления властью». Массовые репрессии начались тогда, когда в СССР был в основном построен социализм, эксплуататорские классы ликвидированы, а социальная структура общества исключала создание враждебных партий, так как идеологические враги были давно разгромлены. Хрущев говорил об убийстве Кирова, которое послужило оправданием для усиления чисток в партии и НКВД.

Он коснулся и ответственности членов Политбюро, объяснив, что те не представляли в полной мере методы правления Сталина. Они не были знакомы с деталями протоколов признательных показаний; с тем, что обвиняемые от них отказывались или что признания были получены под пытками. «В первое время многие активно поддерживали Сталина, потому что Сталин является одним из сильнейших марксистов и его логика, сила и воля оказывали большое воздействие на кадры, на работу партии», — оправдывался Хрущев. В его рассказе об отношении вождя к Молотову, Микояну, Кагановичу, Маленкову, Ворошилову, Булганину и к самому себе соратникам отводилась одна из трех ролей, объясняющая их прошлое бездействие: бессильные свидетели злоупотреблений Сталина, покорные исполнители его воли или возможные жертвы его гнева.

Чистки 1930-х мешали движению страны к социализму, ухудшали ее обороноспособность, — увлекался рассказом первый секретарь. Сталин разорвал отношения с Югославией из-за маниакальной подозрительности, думая, что может уничтожить Тито мановением пальца. Хрущев говорил о войне, о том, что Черчилль предупреждал Сталина о Гитлере, а тот от страха проморгал наступление. Он вспомнил погибшего в Киеве генерала Кирпоноса, упомянул разгром Харькова и сказал, что заслуги Жукова намеренно преуменьшались. Сталин вел войну «по глобусу», а деревню знал из кино, показывавшего «лакирующее положение в сельском хозяйстве», утверждал он.