Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

князя так: «Притек он к нашему государю, как собака, и утек, как собака, а нашему государю и земле не причинил он никакого убытка». Вишневецкий остался верен главной цели своей жизни — борьбе с наступлением ислама. Через два года после бегства из Московии он со своими казаками совершил лихой налет на Молдавию, выбил оттуда турок, но вскоре был разбит, попал в плен и принял мученическую смерть в Стамбуле.

Виднейшим московским боярином, поддавшимся на уговоры Вишневецкого и Сигизмунда, был князь Иван Бельский. Бельские вообще первенствовали в боярской думе, ибо древностью своего рода превосходили не только всех московских бояр, но и самих польских королей: Ягеллоны происходили от шестого сына Ольгерда, Бельские — от четвертого. Один из трех братьев Бельских, князь Семен, бежал в Литву еще во время малолетства Грозного; другой погиб в период боярских усобиц. В 1562 году был арестован и последний из них — князь Иван Бельский, возглавлявший думу. При аресте у него нашли охранные грамоты Сигизмунда, следствие окончательно изобличило изменника. На допросе Бельский во всем повинился, признав, что «с Жигимонтом Августом королем есми ссылался и грамоту есми от него себе опасную взял, что мне к нему ехати, и хотел есми бежати…». Боярская дума и митрополит Макарий отстояли старейшему изменнику жизнь; Бельский поплатился лишь своим родовым уделом, которое отошло казне.

Несколькими месяцами спустя опала настигла князей Михаила и Андрея Воротынских. Эта семья всегда находилась в чести у государя, и расположение к ней Ивана усилилось после того, как в 1553 году князь Владимир Воротынский доказал свою преданность царской семье, руководя присягой бояр царевичу Дмитрию. После смерти князя Владимира старшинство в роду, вместе с милостями царя, перешло к его брату, князю Михаилу, который возглавил оборону южных рубежей Московского государства от крымских татар. Разлад между Воротынскими и царем относится ко времени принятия Уложения и, вероятно, связан с вопросом о Новосильско-Одоевском удельном княжестве, принадлежавшем покойному князю Владимиру. Уложение лишало прав на эту вотчину как вдову князя Владимира, так и его братьев, князей Михаила и Андрея. Надо полагать, что спор между Воротынскими и царем достиг большой остроты, так как в официальном объяснении причин царской опалы на братьев сказано, что «князь Михайло государю погрубил». Грубиян со всей семьей был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, князь Андрей — в Галич. Из документов видно, что опальным братьям жилось в ссылке неплохо: князь Михаил, например, требовал присылки полагающихся ему рейнских и французских вин, свежей рыбы, изюма, чернослива, лимонов — для себя, семьи и двенадцати слуг, содержавшихся на государственный счет. Как видим, его заточение мало напоминало адские муки; к тому же оно закончилось в 1564 году. Князь Андрей вышел из тюрьмы еще раньше, получил наместничество во Ржеве вместе с князем Иваном Пронским и тут же принялся докучать царю местническими жалобами: «Не вели нашего отечества отнять, пощади, государь, не выдай нас Пронскому, князю Ивану, чтоб мы, холопи твои, в вековом позоре не были! Царь, государь, смилуйся, пожалуй!» Иван холодно отклонил его челобитье: «И ты бы, князь Андрей, знал себе меру!» От огорчения Андрей Воротынский удалился в монастырь, где спустя некоторое время и умер.

В послании к Курбскому царь выражал особое недовольство тем, что Сильвестр и Адашев сделали ключевой фигурой в ближней боярской думе князя Дмитрия Курлятева.

Иван не поясняет причин своего нерасположения к этому человеку, но, скорее всего, разгадка кроется в том, что Курлятев принадлежал к роду Оболенских, а мы уже знаем, что эта фамилия действовала на царя, как красная тряпка на быка. После суда над обоими любимцами Курлятев был послан воеводствовать в Смоленск и, едва приехав туда, попал в опалу — «за великие изменные дела». Подробности этого дела неизвестны; в царском архиве сохранилась только оправдательная записка князя Курлятева, в которой он винится перед царем в том, что по пути в Смоленск заблудился — «поехал не тою дорогою». На первый взгляд не вполне понятно, в чем кается смоленский воевода; но если вспомнить, что Смоленск стоял тогда на самой литовской границе, то становится ясно, что Курлятев с вооруженной свитой был перехвачен при попытке отъезда в Литву. За это «великое изменное дело» князь был пострижен в монахи и заключен в Иосифо-Волоцкий монастырь.

Вообще документы, относящиеся к этому времени, не упоминают ни о пытках, ни о казнях изменников. Правда, Курбский пишет о казни брата Алексея Адашева Данилы, его тестя воеводы П. Турова, шурина Алексея Адашева воеводы А. Сатина и еще одного родственника Адашевых — князя Ивана Шишкина. Называя их мучениками, Курбский, однако, ни словом не упоминает, чем же они прогневали царя. Между тем все эти фамилии проходят по делу о заговоре стародубских воевод. В марте 1563 года смоленские воеводы дали знать царю, что стародубский наместник князь Фуников-Белозерский и воевода князь Иван Шишкин «хотят город сдати» войскам Сигизмунда. Следствие над Шишкиным выявило причастность к заговору остальных упомянутых лиц. Поголовная казнь изменников, о которой пишет Курбский, во всяком случае сомнительна, так как разрядные книги (послужные списки) умалчивают о смерти Данилы Адашева, Ивана Шишкина и Петра Турова в год, когда их постигла опала.

Более или менее миролюбивое настроение царя резко изменилось после того, как подозрение в преступных замыслах пало на Старицкого князя Владимира Андреевича, и это заставляет нас внимательнее отнестись к розыску об измене царского брата. Владимир Андреевич пользовался доверием царя, который взял его с собой в полоцкий поход; на обратном пути в Москву, в марте 1563 года, царь на несколько недель остановился в Старице, «жаловал» семью князя и пировал с ним. Затем в мае Иван уехал в Александровскую слободу, где и получил донос, послуживший началом следственного дела.

Доносчиком был некий Савлук Иванов, служивший у Старицких дьяком. За какие-то провинности он был посажен ими в тюрьму, откуда, однако, сумел переслать царю «память», в которой обвинил Старицких в том, будто они чинят государю «многие неправды», а его, дьяка, держат в тюрьме, боясь разоблачения. По приказанию Ивана Савлук был немедленно доставлен в Александровскую слободу. С его показаний начался сыск, тянувшийся все лето. Дело держалось в строгом секрете, иностранным послам было объявлено, что царь с боярами уехал «на потеху». В действительности шутить в Александровской слободе были склонны менее всего. О серьезности положения свидетельствует то, что розыск потребовал присутствия в слободе митрополита Макария и руководства боярской думы — князей Ивана Бельского, Ивана Мстиславского и Ивана Пронского, а также царского шурина Данилы Романовича Захарьина-Юрьева. В розыск оказались вовлечены целые боярские гнезда — князья Суздальские, Ростовские, Ярославские, Стародуб-