Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

не менее никогда не замыкалось в узких национально-религиозных рамках. Со времен Ивана III московский престол окружало огромное количество инородцев — в основном литовцев и татар. При Грозном количество последних резко возросло в результате присоединения к Москве казанских и астраханских земель и исчислялось уже сотнями, если не тысячами: кроме «царей» и «царевичей», на службу к московскому государю перешло множество мурз, уланов, беков, каждый из которых приводил с собой целую толпу родственников и слуг. Большая часть из них принимала православие, что, впрочем, не было обязательным условием для получения поместий и должностей. На территории Московского государства существовало даже целое удельное княжество, отданное во владение татарским «царям», — так называемое Касимовское ханство, или «царство». Оно образовалось еще в середине XV века, на волне военных успехов казанцев, когда великий князь Василий II выделил казанскому царевичу Касиму в особый удел (на условиях вассалитета) Мещерские земли на Оке, где вскоре появился городок Касимов, давший название всему уделу. Московские и рязанские князья были обязаны платить «выход» (дань) касимовским ханам: о ней упоминается в завещании Ивана III 1503 года; а после покорения Казани дань эта сделалась символической и была вменена в обязанность уже не московскому государю, а его двоюродному брату — князю Владимиру Андреевичу Старицкому. Известный нам Шигалей был представителем именно касимовской династии. Население Касимовского удела состояло в основном из русских людей, татары образовывали административную и военно-служилую прослойку. Долгое время они были единственными иноземцами, обладавшими правом ставить свои храмы — мечети — в русских городах. Но в целом приехавшие на Русь татары не держались ни за свою веру, ни за национальность и за одно-два поколения русели.

С выходом России к устью Волги в Москву зачастили ногайские, черкесские, кабардинские, адыгейские и прочие северокавказские князьки и мурзы; многие оседали на русских землях, подобно казанским собратьям. Москва казалась европейцам азиатским городом не только по своей архитектуре и застройке, но и по количеству проживавших в ней мусульман. Английский путешественник, посетивший Москву в 1557 году и приглашенный на царский пир, отметил, что за первым столом сидел сам царь с сыновьями и казанскими царями, за вторым — митрополит Макарий с духовными лицами, а третий стол был полностью отведен черкесским князьям; в других палатах пировало еще две тысячи знатных татар! На государевой службе им было отведено не последнее место — мы уже знаем, что Шигалей и другие казанские цари и царевичи предводительствовали московскими ратями в Ливонии.

В этом активном проникновении восточных инородцев в Кремль не было ни их злого умысла, ни политического недосмотра московских властей. Наоборот, то было продолжением традиционной политики Москвы во вновь приобретенных землях. Всегда и всюду московские государи старались пересадить правящую верхушку из ее бывших владений поближе к себе, чтобы прикормить, приручить и держать под строгим надзором. Прежде так поступали с тверскими, ярославскими, рязанскими князьями, теперь — с татарскими князьями и мурзами. Кроме того, высокое положение казанских и астраханских ханов при московском дворе объяснялось тем, что они были Чингисиды: царственная кровь внушала уважение.

Однако накопившиеся при дворе в столь значительном количестве татарские выходцы не могли не начать, рано или поздно., преследовать свои, узкосемейные, клановые интересы. И похоже, что кандидатура второй царской жены определилась в результате внутренней борьбы татарских родов. Я никоим образом не хочу сказать, что на Грозного было оказано давление. Иван поначалу сватался к сестре Сигизмунда, и, уж конечно, в случае согласия польского короля, все татарские князья, вместе взятые, не смогли бы заставить Грозного предпочесть Ягеллонке какую-то черкешенку, пускай и самую распрекрасную на свете. Но между царем и польской невестой стеной стал ливонский вопрос: Сигизмунд ставил непременным условием женитьбы вывод русских войск из Ливонии; царь, разумеется, и не подумал уступить. И только когда выяснилось, что Грозный после провала польского сватовства не прочь, по примеру древних русских князей, поискать невесту среди татарских царевен и княжон, татарские роды за спиной у Ивана вступили между собой в схватку за право называться царевыми шурьями.

К черкесам было направлено два посольства: одно к князьям Сибоку и Кануку, другое к князю Темрюку. Глава второго посольства — дьяк Вокшерин — и привез в Москву царскую невесту — дочь Темрюка, княжну Кученей. Митрополит Макарий крестил ее под именем Марии, и через месяц она стала московской царицей.

Причина успеха посольства Вокшерина состояла в том, что в его состав входили князь Михаил Черкасский и царевич Бекбулат. Первый (до крещения носивший имя Салтанкул) был сыном Темрюка; второй был женат на одной из его дочерей, Алтынчач, сестре Кученей, и приходился родным братом Шигалею. Сам Темрюк был связан с Шигалеем родственными связями через своих невесток. Таким образом, успех посольства Вокшерина означал победу касимовского клана. Положение новых царевых шурьев было закреплено женитьбой князя Михаила Черкасского на дочери другого царского шурина Василия Ивановича Захарьина-Юрьева.

Из всего сказанного было бы, однако, неверно заключить, что влияние при дворе перешло к касимовскому клану и новым родственникам царя. Значение первых (и любимейших) шурьев Ивана, бояр Захарьиных, сохранилось в полной мере. По случаю вступления во второй брак царь составил завещание, закреплявшее имущественное положение Марии Темрюковны и возможных ее детей. Наследником престола в завещании был назван семилетний царевич Иван, сын Анастасии; в опекунский совет вошли пятеро бояр: трое из них принадлежали к роду Захарьиных-Юрьевых, четвертый — Федор Колычев — был их родственником. Любые покушения на трон со стороны детей Марии Темрюковны были в корне пресечены; все ее родственники были отстранены от управления государством. Их черед придет несколько позднее.

***

«Германская война» между тем вступала в новую фазу: с падением ордена борьба за Ливонию неминуемо вела Россию к столкновению с северными европейскими державами.

Раздел орденских земель между Швецией и Польшей вызвал недовольство Ивана. После занятия шведскими войсками Ревеля Эрик XIV предлагал России дружбу с условием, что ему будет позволено сноситься лично с царем, минуя новгородских наместников; при этом он прозрачно намекал, что император и короли датский и польский предлагают ему союз против Москвы и что от ответа царя зависит, на чьей стороне выступит Швеция. Угрозы «мужицкого» короля мало подействовали на Ивана. Бояре отвечали шведским послам, что государь не отступит от обычая, которому насчитывается семьсот лет: «В Швеции было много властителей до Эрика: кто же из них не сносился с Новгородом? Густав Ваза было не захотел, но, увидев опустошение земли своей, смирился. Густав славился мудростью, а Эрик еще неизвестен. Легко начать злое дело, да трудно исправить его. Наш государь захотел — и взял два царства. А что сделал ваш король новый? Вы пугаете