О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых - Франсуа Брюн

нужно было также и преодоление отчаяния тем абсолютным доверием Отцу, которое и являют последние слова Христа: без них Он стал бы просто еще одним грешником и ничего не смог бы сделать для «незнакомого грешника», чтоб помочь ему восторжествовать над искушением.

Не забудем о беспрерывном осмосе, за пределами пространства и времени, между тем, что проживает Христос, и сознанием каждого из нас. Христос на кресте принимает на Себя наихудшее из тех искушений, какое мог бы прожить человек, но Любовь Бога в Нем помогает Ему выйти победителем из этого искушения и тем самым сообщить силу, нужную тому, кто будет более всех искушаем во всей истории человечества, и неважно, умер ли он за века до рождения Христа, или даже еще не родился.

Адриана фон Шпейр

Я уже писал чуть выше об особенностях Адрианы фон Шпейр, этой великой женщины-мистика, которая умела по собственному желанию и по просьбе кардинала и богослова Урса фон Бальтазара улавливать и передавать внутреннее духовное состояние разных святых из прошлого. Вот как она комментирует агонию Христа в Гефсиманском саду:

«Конечно, даже и в Гефсиманском саду Сын смотрел на все глазами Отца. Но для Него Самого самым главным в тот момент было то, что Он всецело и полностью стал человеком, ограничив Себя человеческими способностями… Он избрал волю Отца, зная, что она несет с собой страдание, и что послушное принятие этой воли страдания не уменьшит, скорее, наоборот… Если Он хочет того же, чего хочет Отец, то Он хочет этого без поблажек; но, будучи человеком, Он знает чрезмерность, продолжительность и непереносимость человеческого страдания. И поскольку Ему была хорошо известная Отцовская воля, открыта сполна и она сама, и то, как нужно по-божески ее исполнить, Он знал и то, до какого предела страдания придется Ему дойти, что предел этот не ограничится человеческими нормами, но далеко их превзойдет, как если бы человеческой субстанции, человеческой кожи не хватило на то, чтобы такое страдание покрыть».

Итак, в Гефсиманском саду Христос добровольно решает, чтобы сполна исполнить Отцовскую волю, ограничить «Себя человеческими способностями». Из такого утверждения явственно следует, что во Христе есть своеобразный «механизм», позволяющий Ему самостоятельно регулировать, когда Он хочет избежать наличных условий нашей страдающей человеческой природы, а когда — подчиниться им и познать всю их неумолимость. Адриана здесь сполна присоединяется к богословию кенозиса, развиваемому восточно-христианскими мистиками с самых первых веков нашей эры и вплоть до наших дней, что, надеюсь, мне удалось показать в своей книге «Чтобы человек стал Богом».

Итак, она комментирует все это еще более подробно:

«Сын отдает Отцу все божественное в Себе, чтобы Отец возвеличился и был прославлен. Сын хочет лишь все более глубокого самоуничижения перед этим возрастающим в величии и все более и более великим Богом. Он хочет ощущать все сильнее и сильнее ту дистанцию, которая отделяет грешника от Бога. Во время Страстей Святой Дух постоянно принимает из рук Сына это жертвоприношение Его божественности и постоянно преподносит его Небесному Отцу. Дух — это то вечное движение, которое осуществляет эту передачу жертвы Отцу и обеспечивает ее принятие. Форма, какую Дух придает теперь неделимому единству божественного и человеческого в Сыне такова, что она сполна обличает разницу между Богом и человеком, истинным Богом и истинным человеком».

У Адрианы есть еще одно удивительное видение того, каким именно образом Христос понес на Себе наши грехи:

«Будучи человеком, Христос воспринимает при этом грех сам по себе точно так же, как его воспринимает Бог, Тот, Кто есть сама абсолютная чистота. Обладая кроме того целостностью, какая была у Адама до грехопадения, Он воспринимает грех с чистотой человека, ни разу не согрешившего. Но, в процессе своей земной жизни, Он приобрел „впитал“, нарастил, как еще одну кожу, третий, дополнительный подход ко греху: внутренний опыт. Он чувствует и знает, какое отчуждение вызывает в человеке грех. Он на опыте познал различие между чистотой и греховным состоянием. Он знает, как чувствуют себя грешники. Так, эта „впитавшаяся“ кожа будет не просто выражением чистой потенциальности (как было бы, если бы грех действительно был совершен), но реальности, настоящего положения вещей (как оно есть на самом деле)… Поэтому Он знает, не только, как „я себя чувствую“, когда я согрешил ненароком, почти случайно, но и как „я себя чувствую“, когда готовился к этому задолго и не раскаиваюсь в том, что совершил… Он не опускает ни одной из возможных модальностей греха».

Такой опыт Христа приобретает для нас весь свой смысл, только если мы будем держать в уме все, что мы уже говорили о том, что в каждом из нас живет Христос. Вспомните слова Адрианы об этом потаенном присутствии Христа в нас и нас во Христе. А значит, именно в нас самих Христос, за пределами пространства и времени, испытывает наши грехи, не просто также, как мы, а вместе с нами, и только поэтому Он испытывает их, как Свои, также как и мы испытываем их, как наши.

И уже за пределами этого опыта нашего греха, Христос решил познать и испытать жесточайшее последствие наших ошибок, худшее из искушений: чувство отчаяния, ощущение, что больше ничто, никто, даже Сам Бог уже не сможет снова нас полюбить, что все окончательно потеряно и уже больше ничего нельзя поделать, даже и пробовать нечего. Ничего. Вот как Адриана описывает это искушение Богооставленностью у Христа:

«Из любви к Отцу Сын отказывается от Его любви, отказывается даже от понимания того, для чего нужен этот отказ. Он доверяет Ему, согласившись на то, что должно совершиться, без четкого видения происходящего, без просветления, утратив даже чувство связи с Отцом. Воссоздав в Себе Его Дух, он отдал Его Отцу, ради всего того, что Его связывало с Ним. Теперь Он стал всего лишь объектом послушания, потерявшим самосознание и даже способность размышлять, потому что даже размышляющий субъект остался у Него в прошлом, и теперь Его покинутость и одиночество стали всеобъемлющими. Такое одиночество необъяснимо одним лишь отсутствием Отца, в него входит еще и полное отсутствие вообще каких бы то ни было знаков одобрения, хоть какого-то подтверждения, что именно в этом сейчас воля Отца. У Сына не осталось ничего, на что можно опереться, чтобы найти Его в Своем страдании. Не осталось ничего, кроме этого жестокого и слепого послушания. Он не видит абсолютно ничего, поскольку не видны ни путь, ни Отец, ни плод. Бессмысленно называть такое страдание возвышенным, можно лишь описать его