О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых - Франсуа Брюн

Любви, которой Он любит Себя Самого, тогда ведь Он может внезапно и отнять ее у нас, без потуг с нашей стороны, просто для того, чтобы подвигнуть нас сильнее Его искать, или, как говорит тут Христос, ради передачи этой любви другим грешникам, ищущим Бога.

Но, в более общем плане, текст этот открывает нам потаенный феномен, о котором мы задумываемся крайне редко: тот факт, что Бог располагает нашими чувствами, как Он их понимает, но всегда ради нашего блага и блага другого. Это подтверждает и Екатерина святого Августина: она видит, как Пресвятая Богородица предлагает ей поменять ее искушения нечистотой на искушения против веры. Но она предпочитает отпустить все это на волю Божию. Позднее, ее искушения нечистотой вдруг внезапно исчезают бесследно, как будто их «никогда и не было вовсе»[316].

Сестра Мария Консолата Бетроне (1903–1946) имела особое духовное призвание — молиться за согрешивших священников и монахов, поддерживая при этом постоянный контакт со Христом. 6 октября 1935 года Господь предупредил ее: «Я не дам тебе стигматов, как дал их отцу твоему святому Франциску, но дам тебе все печали Моего сердца и Моей души. Мои терзания будут твоими терзаниями, Мои глубокие печали твоими печалями, Мое предельное мученичество будет твоим мученичеством: все пройдет через твое сердце».

Чуть позже все стало еще яснее. 8 октября 1940 года она пишет: «Вчера я читала о Страстях Христовых. Дойдя до крика „Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?“, я вынуждена была закрыть Евангелие, потому что пронзившая меня благодать дала мне понять, что с душой моей произойдет то, что год назал Иисус мне лишь чуть-чуть приоткрыл… благодать показала мне „братьев“ и „сестер“, оставленных Богом и страдающих сейчас от ужаса этого разрыва с Богом. Чтобы Он смог вернуться к ним, взамен, Он попросил меня принять горькую чашу Богооставленности»[317].

Блаженная Тереза Кудерк (1805–1885) оставила такое письменное признание:

«Долгие годы я не понимала, как можно познать Господа и не любить Его. Я повсюду видела Его бесконечную Доброту, меня наводняли утешения. Служение Ему мне ничего не стоило… Но однажды я сказала доброму Господу Богу: „Я пойду за Вами даже без этого“. Он поймал меня на слове и все у меня взял… Вскоре я увидела, что совсем исчерпана и что теперь я знаю, что такое разочарование».

Мы снова здесь встречаемся со свидетельством, показывающим нам, как Бог может распорядиться тем, что мы чувствуем: «Он поймал меня на слове». Значит, действием Божьим и по Его воле все эти мистики оказались призваны испытать внутреннее опустошение, Богооставленность, чувство отверженности, иногда даже презрения или гнева со стороны того Бога, которому они отдали столько любви. Христос дарует им тут приобщиться к Его собственному испытанию. Он хотел не только спасти нас, действуя в каждом из нас, изнутри, но Он хотел также, чтобы и мы сами приняли участие вместе с Ним в спасении друг друга.

Отныне, рассказывает настоятельница ее монастыря, «утешения, наводнявшие ее, прекратились, живые огни веры, это нежное чувство доверия, эта любовь, столь пламенная и ощутимая, которыми она наслаждалась, все это исчезло, уступив место сумеркам, сухости, тоске, чувству ужаса и страха, которое она очень часто передавала отныне одной фразой: „Мне страшно!“».

Мы знаем, благодаря еще одному свидетельству, что долгие годы «она обычно была единой с Иисусом, страдающим в Гефсиманском саду… и что душа ее постоянно была отдана скорби и смертельной тоске». Речь идет о феномене, встречающемся у многих святых, ставших «узниками святой Агонии». Жорж Бернанос хорошо пишет об этом в своем «Дневнике сельского священника». Но у Терезы Кудерк этот феномен повлек за собой еще один, созерцание стало видением:

«Божественный Хозяин, прежде чем удостоить ее чести быть свидетелем Его агонии и разделить ее, получил на то ее согласие. Смиренная Мать признавалась, что от такого предложения она почувствовала, как силы оставили ее, она дрожала от ужаса, но при этом, не колеблясь, все приняла и отдала себя до конца».

Христос тогда идет еще дальше, Он полностью распоряжается ею, сердцем, телом и душой, все участвует в Его Страстях в каждый миг: «Она чувствовала гнев Божий, груз и ужас всех грехов человеческих, как если бы сама была виновна во всех этих грехах»[318].

Робер де Ланжеак (1877–1947): «Призвание к глубокой внутренней жизни — это призвание к мученичеству».

«Если бы мы могли практическим образом осознать цену страдания, рассмотрев его не само по себе, но приняв с любовью в единстве с нашим Господом, тогда мы смогли бы понять почти всю тайну христианства. Она необходима для нас, бедных созданий, глубоко поврежденных первородным грехом и прибавляющих к нему собственные прегрешения. В ней чудесный секрет нашего очищения, приводящий через труд страдания наши способности к их изначальной чистоте. Наша жизнь подобна произведению, создаваемому долго и трудно, так что его приходится снова и снова переделывать заново…».

«Господь наш вовсе не похож на земных хирургов, которые обезболивают своих больных. Он не усыпляет, наоборот, Он часто делает все более острым и болезненным это проникновение страдания в последние глубины нашего сердца. Он не может нас усыпить. Этого не нужно. Иисус не спал на Кресте. И даже добровольным согласием Своей человеческой воли, в гармонии с волей божественной, Он не захотел, чтобы радость божественного видения отозвалась в этой способности чувствовать»[319].

Ян де Леу, Рейсбрук Удивительный, говорит по своему опыту, в кратком перессказе Л. Рейпенса, что «высшее испытание мистической жизни может вернуться даже после высшего единения. Вершина мистической жизни для него была не неизменным единением мистического брака, всепоглощающим, однако возможным, в смысле Святого Иоанна Креста, но пустотой высшей Богооставленности, противоположной радости божественного смысла, низведением к земной нищете и к протяженной пустоте твари как таковой»[320]. Итак, «вершиной мистической жизни» стала для него «пустота высшей Богооставленности».

Жан де Сен-Самсон (1571–1636) принадлежит, конечно, к числу величайших франкоязычных мистиков. Когда его спросили, что он думает о произведениях святого Иоанна Креста, он ответил, что «они, конечно, прекрасны, но что и поверх их все-таки есть жизнь». Возможно, при этом он думал именно о таких испытаниях, продолжающихся даже после преображающего единства. Сказав об испытаниях, которые пришлось преодолеть душе на пути к такому единству, «позднее, — говорит он, — ей, душе, придется взойти на еще одну Голгофу, наполненную иной болью. Уже после своего преображения в саму Божественную сущность, случится так, что она увидит себя в такой пучине нищеты, что