О Христе по-другому. Подлинный смысл Страстей Христовых - Франсуа Брюн

как невозможность распознать в нем Себя, полное отсутствие какой бы то ни было опоры, какого бы то ни было понимания, какого бы то ни было духовного видения последствий. Как согласие, которое уже не может продолжаться, поскольку в такой степени было уже дано однажды и на всегда дано, что теряется из виду».

Простите, что привожу так много цитат из Адрианы, это лишь потому, что ее свидетельство уникально, из числа самых глубоких и самых потрясающих:

«На Кресте Сын уже не будет представлять Собой ничего, ни о чем не будет напоминать. Он не будет ничем иным, кроме как человеком, оставленным Отцом. Именно в качестве Такового Он и будет выражать Себя. Он видит теперь Отца лишь в форме не-видения, хотя и страдает сполна в руках Отца. Он касается самого дна Своего уничижения и смирения, принятых в Его воплощении: Он теперь всего лишь нагой и оставленный человек. Свое качество Сына Божьего Он отдал Отцу, отдал, как человек, Он его, если можно так выразиться, потерял. У Него, обладающего двумя природами, есть дав различных способа открыто говорить с Отцом: как человек, который говорит со своим отцом, которого потерял и пытается найти, — и как как Сын небесного Отца, когда Он созерцает Отца и говорит с Ним открыто. Последний способ принадлежит небу, а первый — Кресту.

Смерть распятого Господа почти обратна человеческой смерти. Тогда как при рождении и смерти человек предстоит перед Богом в полноте истины, нагой, без защиты и прикрытия, Господь приходит из вечности и приносит с Собой все ее видение. Лишь в момент Своей смерти Он достигает той крайней степени нищеты, в которой Он уже всего лишь человек, иого, что любое человеческое существо знает о себе уже при рождении. В глубине Его смерти — Его рождение. Лишь там Он познает на опыте предельное одиночество и говорит, как человек, открыто обращаясь к Отцу… Но, когда распятый Сын ищет Отца, Его прозрачность в отношениях с Отцом превзойдена прозрачностью Самого Отца: тем молчанием, с каким Он полностью принимает жертву Сына. Полностью сокрыв Себя, Отец вполне обнаруживает Себя. Такую прозрачность уже ничто не может превзойти. Он дозволяет земной жизни Сына закончиться в полноте Страстей, и в этом яснее всего проявляется язык Сына в Его обращении к Отцу: в Его ночи есть лишь немое Слово Самого Отца: принятая в молчании жертва. Это завершение того, что Отец и Сын вместе познали в любви, а значит и самое близкое откровение Бога. Это последний предел того, что человек может усмотреть в божественном величии»[313].

Конечно, здесь мы оказались в самой сердцевине тайны. Святые Фомы Аквинские, Шооненберги, Дюкоки, Фредерики Ленуары уже не смогут последовать с нами дальше. Речь тут уже о другом мире, не о том, в котором они живут, но о мире, принадлежащем греческим и восточным отцам и всем православным богословам вплоть до наших дней, сквозь все века, далеко ушедших от сухих философских рассуждений наших западных богословов. Нужно, говорят греческие и восточные «отцы», чтобы Христос был искушаем, по меньшей мере, так же, как был бы искушаем самый искушенный в истории человечества человек, иначе этот человек не мог бы спастись. А худшее из искушений — это абсолютное отчаяние, отверженность Богом и людьми, когда не остается никакой надежды на прощение.

Богооставленность в опыте святых

Для большинства людей даже мысль о том, что и святые тоже могут пройти через такое испытание, кажется невозможной. Это полностью противоречит тому образу святого, который у них сложился. Они слышали, что святой должен пройти определенные этапы духовного пути, чтобы в итоге достичь единения с Богом. Они знают, что кандидат на святость должен пройти через своеобразную «ночь», ночь чувств, ночь разума, мистическую ночь. Но в памяти у них осела схема, соответствующая жизни святого Иоанна Креста или святой Терезы Авильской, когда после преодоления всех этих испытаний душа восходит к «мистическому браку», или, другими словами, к «преображающему единству», и это единство, однажды достигнутое, оставается у святого уже до конца жизни.

Но на самом деле такая схема будет скорее исключением. Большинство святых, как мы уже видели на примерах, могут даже после «мистической ночи» познать новые искушения, часто пострашнее тех, что были вначале. Мы видели, что иногда святые и сами начинают понимать, что проходят эти испытания не ради себя, но ради других душ, ради тех, с кем они могут быть знакомы, а часто даже ради незнакомых людей.

Теперь мы увидим, что многие святые призваны Богом к участию в самом сложном из тех искушений, через которые пришлось пройти Самому Христу, — искушение абсолютной безнадежностью, полной Богооставленностью; и даже хуже того, искушение чувством, что ты и сам больше не можешь любить Бога.

Габриэлла Босси однажды получила эту мысль от Христа, чтобы лучше понимать ту благодать, которая была ей дарована в самой возможности Его любить:

«Подумай о радости, заключенной в самой возможности Меня любить. Поразмысли о несчастье проклятого, того, кто может Меня только ненавидеть! Потерять возможность любить Бога — это ужасно…»[314]

И в самом деле, через такое испытание придется пройти многим мистикам. Не очень понятно, чем же такое страдание, сугубо психологическое и духовное, может умилостивить якобы гнев Отца и стать противовесом тем «оскорблениям», которые мы Ему нанесли. Зато очевидно, что само усилие верности воле Божией, полное ее приятие и желание любить Бога вопреки всему, что приходится испытывать, образуют необычайную силу любви и могут внутренне помочь грешникам, даже самым отчаявшимся и самым потерянным.

Я надеюсь не очень вас утомить этим обзором мистических свидетельств, но, помимо всего прочего, они всегда представляют собой удивительные случаи. А кроме того, мне кажется очень важным показать, что речь тут идет не о нескольких исключениях, которые мне удалось откопать после многолетних исследований. Нет! Таких случаев бесчисленное множество, и я мог бы вам приводить примеры еще и еще.

Среди многочисленных изречений Христа, воспроизводящих схему традиционного богословия, с его «божественным гневом, готовым обрушиться на грешников», можно привести те слова, которые Христос сказал Хосефе Менендес, и которые, напротив, соответствуют схеме, характерной для многих мистиков и для восточного богословия: «Когда Я оставляю тебя столь холодной, то это лишь потому, что Я заимствую твой жар, чтобы согреть другие души»[315].

Да, в той мере, в какой любовь, которой мы любим Бога, исходит от Самого Бога, оказывается всего лишь участием в той