Сделка - Лисса Джонс

– Мне… даже не больно? – Наверное, я смотрю на него влюбленно. И глаза говорят сейчас больше, чем все в мире слова.

– Так и должно быть. – Шепчет, когда трусь носом о его нос, скрещиваю ступни за его спиной, подталкивая начать движения.

Крепко, но бережно Витя держит мои бёдра навесу. И я растворяюсь в нарастающем темпе. В учащенном дыхании на двоих. В собственном наслаждении на грани беспамятства, с которым отдаю всю себя без остатка.

Стол жалобно скрипит.

Комната наполняется характерными звуками влажных шлепков.

Приоткрытом ртом провожу по его шее, ловя кончиком языка соленую каплю пота. Волосы растрепались, громкие всхлипы перемежаются с его шумным дыханием, ногти царапают его спину, на бедрах точно останутся лиловые следы его рук. С каждым проникновением член касается очень чувствительной точки внутри, или мне все это кажется, но от ощущения его в себе и на себе, я растворяюсь.

И среди запутавшегося дыхания, вспотевших тел и такого правильного ритма дикое напряжение в животе снова достигает пика. И Витя замедляется.

А потом все повторяется снова.

Он подводит нас к вершине наслаждения, но не дает сорваться в полете. С ума схожу, еложу дрожащими бёдрами, с силой впиваюсь ногтями в его лопатки и пытаюсь не позволить продолжать пытку, шепчу просьбы не останавливаться.

– Клянусь… Ты так просишь, что это гребаный фетиш.

Вспотевшим лбом прижимается к моему лбу, и мы с похожей на одержимость потребностью стремимся друг к другу. Острое наслаждение пронзает, когда Витя, больше не сдерживаясь, вбивается сильнее, почти до боли, до стиснутых зубов, до ощущения, что я просто не смогу принять еще глубже, что это слишком. И тьма поглощает. Срываюсь в полете, кончаю с его именем на губах, с каменной плотью внутри, с зубами на моей шее, с запахом, впитавшимся в кожу. С ним. Внутривенно.

—–♡–

За окном черничные сумерки осенней ночи. Мы так и не уехали из школы.

Водолазка заменила полотенце. Он накинул на меня свою рубашку, сгреб в охапку и усадил в кресло. Посадил на себя. Мой бок прижат к его груди, а голова лежит на плече.

Мы сидим так долго. Пальцами черчу узор линий тату на его груди, чувствую приятную слабость и негу, легкую боль в животе и такое окрыляющее счастье, что тайком смаргиваю слезинки. А ему, кажется, произошедшего мало: ленивые поцелуи, пальцы в моих волосах, поглаживания бедер, шепот ни о чем и обо всем.

Разговаривать с ним интересно. Захватывающе. А еще я и представить не могла, что этот холодный и эгоистичный на первый взгляд мужчина настолько тактильный. Чувствую, что желанна даже после случившегося. Тянусь к его шее, прижимаюсь губами и оставляю крошечный поцелуй, от которого он тут же сжимает мое бедро.

– Мы отсюда точно не уедем, если сделаешь так еще раз.

– Угу… – Игриво щекочу языком ямочку около уха, упираюсь ладонями в его грудь, пересаживаюсь на бедра, седлая. И как-то неудачно притираюсь промежностью и животом к нему. Со стоном чуть горблюсь.

– Больно? – Теплая ладонь ложится на низ моего живота.

– Немного. Тянет чуть-чуть.

Это странно, но я могла бы сказать, что от его тепла мне правда лучше. Как там говорят чудаки? Обмен энергиями, Инь и Ян, вот это вот все? Кажется, даже такой скептик, как я, чувствует что-то неуловимое и необъяснимое в соединении мужского и женского.

– Скоро пройдет. – Серые глаза блестят, губы расплываются в хитрой улыбке. – Но кому-то нужно угомониться на сегодня.

– Не хочу уходить.

Не хочу прощаться. Не дает покоя мысль о том, что осталось всего две недели сентября. А что дальше – пока неизвестно. Но так не хочется в этот момент затрагивать тему будущего. Хочется наслаждаться каждой минутой настоящего.

– Никто и не собирался. Необязательно трахаться без остановки, чтобы быть вместе. Хотя… – Он кладет ладонь на мой затылок и притягивает к себе. Языки переплетаются сразу же, но в этот раз никаких укусов. Неторопливость, нежность, дразнящие касания и скольжения. Чувствую, как поднимается его грудь при дыхании, как напрягается пресс, как он снова возбуждается. Бедра сами делают это движение.

Витя мягко тормозит и с искрящимся весельем смотрит на меня.

– Хотя? – Улыбаюсь в ответ, разглаживая морщинки на лбу, очерчивая скульптурные скулы и линию подбородка.

– Останемся, пока ты не заснешь.

– А потом?

– Суп с котом. Потом отвезу тебя домой и спать уложу.

Игриво вскидываю брови, на что он криво усмехается и легко шлепает по заднице.

– Нет, Василиса. Заверну в одеяло и заставлю спать.

– Я бы за этим понаблюдала, но не хочу спать.

– Мм. Конечно.

– Правда, не хочу.

– А что хочешь? За исключением само собой разумеющегося. – Его скользящий по моим губам большой палец не способствует успокоению.

– Виктор Александрович! Вы противоречите себе и абсолютно не помогаете мне отвлечься. Я и так уже вся… – Взгляд падает на мольберт в паре шагов от кресла. – А вообще, есть у меня идея.

Слезаю с его коленей. И, оглядываясь на ухмыляющегося мужчину, с наслаждением наблюдающего за шоу, дефилирую к мольберту. Надеюсь, что выгляжу секси, а не как картошка.

– Ну и что хочешь нарисовать?

На мгновение притворяюсь задумчивой. Смотрю на пустой белоснежный лист, картинно морщу нос, щурюсь, подношу край кисти к губам и делаю вид, что невероятно озадачена вопросом. А уже в следующий миг, вскидывая взгляд на него, звонко отвечаю:

– Тебя!

О, его лицо в этот момент надо видеть!

Первый в этот вечер глоток настойки после моего радостного «тебя», видимо, застревает в горле, и он, откашливаясь, ставит лафитник на поднос.

– Меня? На тебя что, пары настоек так действуют?

– Ты бы видел выражение своего лица! Будто я призналась в убийстве всего в мире искусства! Или это из-за «легкого ликера»?

– Кто бы говорил, милая.

– Какой ты, оказывается, зануда. Я не пила. Один крошечный глоточек всего. Для получения экспириенса.

– Ну-ну. Экспириенс, видимо, удался. Твои щеки ярче вон того марокканского ковра.

– Ты сейчас занудствуешь, потому что боишься, что я тебе рога пририсую. Но так и быть. Не буду тебя рисовать. И только потому, что мне стыдно опозориться перед Иваном Сергеевичем. Его хватит инфаркт, если он завтра увидит мою попытку изобразить человека. А в особенности человека, которым он дорожит. А ещё, чтоб ты знал. Ликер к щекам отношения не имеет. И ещё…

«Ещё» остается только в мыслях, потому что Бестужев поднимается с кресла и в