Сделка - Лисса Джонс

дочерям Зевса и Мнемозины, о которых слагали стихи поэты и которых пытались запечатлеть на своих полотнах живописцы еще задолго до нашей сентябрьской истории.

Она останавливается у мольберта и старого комода около окна.

Дыхание перехватывает, когда, постояв пару секунд в нерешительности, она тянется к разбросанным тюбикам с масляными красками. Рассматривает упаковки. Первую. Вторую. Третью. Стоит спиной ко мне, но я отчетливо представляю, как, прикусив губу на миг, Василиса вдруг задорно улыбается.

Смотрю. Смотрю не как загнанный в клетку зверь, а как тот, кто жаждет зайти в вольер к хищнику. Смотрю на нее в моей мастерской.

Изящна. Хитра. Опасна в своей наивности.

Девичья невинность в сочетании с горячностью – коктейль, от которого мужчины испокон веков теряли разум, развязывали войны и топили в крови государства. Сочетание, которому невозможно не поддаться. Которому так и манит поддаться.

Она, кажется, кладет тюбик в деревянный ящик на комоде. Все краски, судя по движениям, туда складывает. Любуется полученным результатом. И замечает пару кистей на углу. Ставит в стеклянную банку.

Расставляет весь этот хлам по местам.

Именно это Василиса и проделывает со мной: наводит такой же порядок в душе, сдувает пыль с забытых чувств, разжигает огонь на пепелище.

Она заслужила объяснение. Она, черт возьми, должна узнать историю «от» и «до» без утайки. И если Василиса согласится, если выслушает, поймет…

Едва решаю прокашляться и зайти, как повторно она делает то, что не позволяет двинуться с места.

Василиса обращает внимание на старую, помятую в углах папку с бумагой для акварели – та лежала под крышкой комода пару лет. Берет ее в руки. Сдувает слой пыли. И подобно мне нерешительно застывает.

Секунда.

Две.

Три.

Достает лист, отложив упаковку на комод. Ставит на мольберт. Просто стоит. Белый лист бумаги – и она напротив. Ничего красивее в жизни не видел, но видение слишком мимолетно. Василиса качает головой.

Нет!

Уже тянется убрать бумагу, как мой охрипший от волнения и нахлынувших чувств голос разрезает тишину.

– Боязнь белого листа, Василиса?

В пару шагов оказываюсь в дверном проеме – в тусклом луче света. Наша клетка не заперта. Но я точно знаю: никто не захочет покинуть ее этой ночью.

Она испуганно дергается и резко разворачивается ко мне лицом.

– Что?! Нет! – В тонком голосе звенит напряжение, Василиса бросает взгляд на мольберт, на меня, снова на мольберт и выглядит такой смущенной! Куда более смущенной, чем когда я застал ее на своей кухне. – Это вовсе не… Это просто… – Всплеснув руками, она быстро облизывает губы. – Ты можешь перестать подкрадываться?!

Медленно сокращаю расстояние. Шаг вперед. Между нами – длинный стол.

Да, я мог бы не подкрадываться, но ее смущение – особый вид новоприобретенного удовольствия, от которого не готов отказаться.

Еще пара шагов. Неторопливо обхожу стол. Иду вдоль шкафов у стены – прямо по её следам, там, где бродила Василиса несколько минут назад.

– Та-ак. – Она трет ладони о бедра, обтянутые джинсами. Смотрит не на меня, а на мое плечо, на стол с остатками ужина, да куда угодно – только не в глаза.

– Иван Сергеевич только что ушел. И мне, наверное, уже пора, да? А ещё… По поводу гранта и чертежей…

Шаг.

Шаг.

Между нами метр.

– Считай, мы просто добавили этот пункт в сделку.

– Трудовой и помощь с чертежами – слишком много за мой маленький спектакль и какие–то билеты. Либо я что–то пропускаю и не вижу мелкий шрифт.

За возвращение к себе. За возможность избавиться от груза.

Но звучит это слишком пафосно и патетично даже в мыслях, не говоря уже о том, чтоб пиздануть такое вслух.

– Ну, значит, мы оба склоны порой не замечать очевидного.

И все же… Кое–что я замечаю. Она слишком напряжена. Словно какая-то часть ее все еще боится меня, боится того, как с ней могут обойтись.

Кажется, залетел бы я сюда пять минут назад в том состоянии, в котором спускался с лестницы, до смерти напугал бы ее. А исповедь о том, как создал место, где отдали жизни в плен наркотикам половина жителей города; место, где можно поиметь любую девушку, стоит только захотеть и договориться с барменом; место, где Питер оборачивается не городом-сказкой, а городом-кошмаром… Место, где спустя несколько лет застал невесту и лучшего друга… И после отомстил. Пусть и жалею об этом каждый день жизни, но тогда… Тогда черная злость едва не сожрала с потрохами, тогда поклялся себе не давать эмоциям брать верх… Эта исповедь привела бы ее в ужас.

Прямо сейчас боюсь, – да, черт побери, боюсь! – что эта исповедь ее не просто напугает, а отворотит от меня. Лишит даже сраного, ничтожного, но все же шанса на попытку хотя бы просто попробовать.

А оттого я не расскажу сейчас ничего.

Все – потом. За пределами мастерской. Потом – когда снова наступит день. Когда вспомним о том, что мне вот-вот улетать, а ей – ей предстоит решить, чего она хочет дальше. Кроме двух недель, которые могу предложить прямо сейчас.

Все это – не здесь и не сейчас, когда сопротивляться очевидному нет смысла.

Последний шаг.

Останавливаюсь прямо напротив Василисы. Ее тело – натянутая тетива лука. Дотронься – лопнет. И эти сантиметры от ее тела… Взрывоопасное расстояние. Готов сделать все, что угодно, лишь бы не терять самоконтроль и не превращаться в еще один ее ночной кошмар. Да и свой собственный.

Мысленная пощечина едва ли отрезвляет.

С трудом отрываю взгляд от обтянутой белой водолазкой груди, выдающей ее сбитое дыхание. Глаза в глаза, чтобы убедиться – она слышит. И понимает.

Чувствует то же самое.

Мгновение – взгляды говорят за нас. Вместо слов.

Поднимаю руку и демонстрирую связку ключей, на которую она бросает мимолетный взгляд.

– Школа работает последние дни перед закрытием на ремонт. Через неделю тут ничего из этого не останется. Но можем остаться мы. Сегодня. При условии, что ты не начнешь и тут проводить инвентаризацию.

– Да я не…

– И если не боишься.

– Тебя?

– Меня. Темноты. Белого листа.

Василиса

Мир остался за пределами мастерской. Там, где воздух не пропитан ароматами гуаши, его восточного тягучего парфюма и горького табака.

Сердце колотится в горле оттого, что – я точно знаю – вот-вот случится, но впервые в жизни не сомневаюсь. Жажду. Сама делаю еще один крошечный шаг к нему, уничтожая расстояние между нами. Потяжелевшая грудь слегка касается его, и он наверняка чувствует учащённое дыхание… И…

Сумасшедший круговорот мыслей, где выцепить хоть