Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

журналах ли, газетах, или книгами, – по интересующему его вопросу. Поэтому его коллекции незаменимы для ученого, могущего иметь в руках сразу весь материал по известному предмету.

Видно, и сам он был человек знающий и упорно-трудолюбивый. На многих книгах имеется масса его заметок, вставок, поправок, пояснений, – но во всем этом чувствуется книжный червь, а не творец. Это можно было бы сказать на основании одного только ознакомления с его библиотекой, не заглядывая в его литературные труды.

Ефремов сосредоточился весь на литературе XIX века, и такова его библиотека.

Плетнев, судя по оставленным им книгам, человек с разносторонними интересами, а по автографам и многим экземплярам разных диссертаций и «казенных» в науке книг – сам человек «казенный в науке», т. е. занимающий в ней официальное положение. Его индивидуальность мало отразилась в его библиотеке, но все же можно сказать, что особенных специальных интересов он не проявил в ее подборе.

Щеглов проявил наибольший интерес к истории театра. То же можно сказать и о Н. А. Котляревском236. Кроме того, видно, что последний – человек весьма общественный, с большими литературными связями и знакомствами, и пользуется любовью в этом обществе как среди старых, так и среди молодых, даже модернистов и декадентов (не особенно, впрочем, крайних), т. к. на его книгах масса автографов (по автографам его коллекция самая богатая), в большинстве случаев дружеских и сердечных.

Об его занятиях по пожертвованным им книгам судить нельзя, т. к. он дал пока, верно, то, что не нужно ему самому, но, зная немного его, я думаю, что, если бы он отдал и все имеющиеся у него книги, – они скорее составили бы библиотеку типа плетневской, т. е. человека с разносторонними интересами, без особенно серьезных углублений.

Впрочем, у него осталась литература по 60‑м, 70‑м и 80‑м годам, и что она даст – покажет будущее.

23/XI. Вот достойная пара Бунину – Чюмина; точно брат с сестрой или патриархальные муж с женой. Так и кажется, что где он остановится – она продолжит, и наоборот.

Скучные люди!

25/XI. Что-то большое, что-то очень большое «Альма» Минского237 по своей идее и по многим заключенным в ней мыслям.

Это шаг вперед по пути, указанному Достоевским, продолжение его идей, но далеко не такое гениальное, хотя все же сильный и смелый.

Как пьеса – «Альма» достаточно слаба, но какие есть красивые образы, сравнения и как красиво в целом!

Ставить ее на сцене, по-моему, нельзя: много карикатурного будет в роли Веты, да и длинна она, но читать – хорошо.

26/XI. О Боже, какой ужас! Еще неделя такого состояния – и я не вынесу: подохну… (или застрелюсь, или сойду с ума).

Вот уж почти два месяца, как на меня опять напала бессонница, моя частая и ненавистная гостья со всей своей свитой: слабостью, малокровием, неврастенией…

Теперь ее приходу сильно поспособствовали, между прочим, сцены за стеной. Я не выношу слез, а там меня часто угощают ими. Что может быть хуже плачущего взрослого человека, которому помочь не можешь, которого даже не видишь, а только слышишь!

Но кроме этого – и многое другое.

И вот, едва ложусь я на кровать, свои ужасные складные носилки, как начинается работа мозга, мучительная, тяжелая, непрестанная. Какие-то мысли начинают сверлить мозг; он разгорается, голова огнем пылает, кажется, что все клеточки мозга по отдельности приходят в движение, расползаются в разные стороны, как бы стремятся продавить череп, чтобы вырваться наружу, на свободу.

Ах, это такое мучение! Я уже потеряла всякую способность работать…

Если за Рождество не удастся никуда поехать, – не знаю, как и дотяну до лета.

А летом тоже не лучше…

О, проклятая жизнь!!

28/XI. Сейчас только вернулась из Академии, где провела два часа за размещением книг в шкафу в обществе Нестора Александровича. Он пришел было кислый, но потом «отошел», как говорится; а когда признался, что начал новую книгу под заглавием «Ночные беседы», то и совсем воодушевился и вдохновился.

Вообще перемены настроения совершаются в нем довольно быстро, если удается задеть его каким-нибудь живым словом; если же я сама бываю кислой – он раскисает еще больше и торопится поскорее уехать. Правда, в периоды настоящей «черной меланхолии», как он называет посещающую его от времени до времени хандру, его ничем не тронешь, и в лучшем случае он бывает в это время в грустно-лирическом настроении, большей же частью – просто в кислом, разговора не поддерживает, на вопросы отвечает невпопад, а то и совсем не отвечает, спрашивает десять раз одно и то же и все-таки в конце концов забывает ответ, путает все вперемешку.

Бедный, бедный «Драгоценный»238! Ведь его мать, кажется, … больная239, и тогда его циклотимия240 – штука скверная!..

На мой вопрос, нельзя ли узнать, о чем его «Ночные беседы», Н. А. весело ответил: «А вот, когда выйдут – узнаете, – и добавил: – Теперь моя репутация ученого будет окончательно поколеблена: все на меня взъедятся (или “обрушатся”)».

После этого я сказала, что читаю теперь его «Старинные портреты» и что статья о Веневитинове в них мне не особенно нравится241.

«Да все они так! – ответил с гримасой Н. А. Он вообще редко когда бывает доволен своими произведениями. – Наиболее еще заслуживают внимания статьи об А. Толстом242. Хотя, в общем, я люблю эту книгу больше других; я писал ее с известным увлечением и в особенно хорошее для себя время. А вот “Александровскую эпоху” совсем будет теперь не узнать» (она выходит сейчас вторым изданием)243.

Очень не любит Н. А. первого издания своего «Лермонтова» и говорит, что его непременно надо сжечь244.

Но своими «Ночными беседами» он, очевидно, увлечен в настоящее время245.

Что-то это будет! Верно, воспоминания какие-нибудь. Вряд ли беллетристика: она бы не удалась Н. А., да и заглавие не подходящее.

Ну, поживем – увидим!

Я очень рада одному: Н. А. «Альма» Минского «очень» нравится: «Я бы охотно поставил ее сейчас на сцене, да разве с нашими господами сговоришься! Во всяком случае, она и равняться не может с Сологубом».

Вообще, я не нуждаюсь в авторитетах в своих вкусах и в определении своего отношения к какой-нибудь вещи, но встретить единомышленника всегда и во всем приятно, тем более что с Машей мы радикально разошлись по поводу «Альмы». Она не нашла в ней никаких достоинств и все время высмеивала ее, пока мы читали ее вслух в воскресенье.

Вообще, Маша не