Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

«Есть одна местность, один пейзаж, – сказала я, – который я раза три видела во сне и каждый раз встречала его как что-то знакомое раньше. Точно какое-то видение, принесенное с собой из потустороннего мира. Что-то необычайно странное по тому чувству, которое овладевало мной в это время. В действительности такой пейзаж невозможен; только на старых гравюрах можно встретить нечто подобное, и одна из гречевских гравюр напомнила мне мой сон и вызвала слабое отражение того же ощущения…»

«Да, я тоже ужасно люблю старых пейзажистов, особенно Сальватора Розу. Я ведь заядлый романтик! – неизменно прибавил Н. А., – а только вот странность: я никогда не вижу во сне пейзажей, никогда!»

Потом разговор как-то перешел на посещение старых мест. Да, Н. А. рассказал, что было какое-то Общество литераторов, которое закрылось не по своей вине, но через несколько лет возродилось опять под иным названием (кажется, Всероссийского общества литераторов) и сняло, как водится, квартиру для своих собраний205.

– Первый раз, как я пошел на это собрание, – говорил он, – меня страшно поразило то, что квартира была почти точь-в-точь такая, как и тогда; и вот, когда стали из всех углов, как привидения, выползать прежние члены закрытого общества, но только кто с огромной лысиной, кто без зубов, кто с подслеповатыми глазами, дрожащими руками и горбом на спине, – мне сделалось страшно, прямо жутко как-то, и я сбежал… Вы можете себе представить это впечатление!.. Что есть жизнь после этого!..

– В большинстве случаев бывает неприятно возвращаться через много лет на старые места. Слишком живыми становятся воспоминания о прошедшем, и невольно возникает сравнение между собой – тогда, и собой – теперь… Да и внешняя связь почти всегда утрачивается, так что больше чувствуется свое одиночество и беспомощность перед законами жизни. Ну вот как Лаврецкий206…

– Не скажите! – перебил Н. А., – я так наоборот, как романтик – люблю эти переживания и люблю возвращаться на старые места. А что касается Лаврецкого, так ведь Тургенев сделал тут совершенно невозможную вещь, допустил величайшую фактическую ошибку и психологическую неточность: в эпилоге Лаврецкому всего 35 лет, и он его слишком рано похоронил. Он сделал его каким-то стариком среди тамошней молодежи, когда на самом деле такой вещи не могло быть: или Лаврецкому нельзя было оставлять 35 лет, или тех делать такими большими.

Я ничего на это не ответила, так как не помнила этих подробностей о возрасте Лаврецкого.

– А что, читали вы «Суходол»207? – спросил через несколько времени Н. А. – Как он вам понравился?

– Да есть в нем кой-что интересное, а в общем – скучновато, – ответила я.

– Гм, первое – это любезность автору, золотая пилюля. Какая вы, однако, стали строгая! Впрочем, между нами говоря, – и по-моему Бунин скучноват. Это ужасная беда наша! Скука – смерть для писателя. А как бы хотелось чего-нибудь хорошего в литературе, хороших стихов, например!

Последнее желание Н. А. высказывает часто и горюет, что у нас в настоящее время нет литературы. А о «Суходоле» он спросил потому, что предложил мне попробовать написать об нем рецензию для «Вестника Европы», но, оказывается, Адрианов взялся за него уже раньше, так что я – в отставке208.

Когда Н. А. собрался уходить, я спросила его о здоровье его жены.

– Да ничего, выходит, и сейчас на репетиции, но чувствует себя плохо.

Я заметила вскользь, что понятия не имею об ней как об артистке, что никогда не удавалось мне видеть ее на сцене.

– А вот пойдите в среду в Михайловский, она будет играть. По крайней мере, пьесу хорошую посмотрите: «Гризельда» прелестная вещица209.

– Да билетов ведь не достать.

– Я вам свой дам, хотите? Идите на мое место. Сам я все равно не бываю, разве за кулисами поверчусь иной раз. Хотите? Так я распоряжусь, чтобы вас пропустили с моей карточкой.

С этими словами он вынул из кармана и вручил мне свою визитную карточку.

И все, что говорит и делает Н. А., он делает так же просто; так что всякое стеснение с ним, всякая возможная неловкость исчезает. И словцо какое-нибудь ввернет, и расскажет что-нибудь, и задаст какой-нибудь «интимный», как он выражается, вопрос, и поворчит – все ужасно просто, непосредственно, к чему никак нельзя ни придраться, ни отнестись иначе, как так же просто.

2/XI. «Ты победила, Галилеянка!..»210

Для меня теперь несомненно, что Пушкарева – настоящая артистка. Может быть, репертуар ее и невелик, но в таких ролях, как сегодня, она показала себя талантом. И что меня больше всего удивило, чего я никак от нее не ожидала – необыкновенной простоты и искренности исполнения. Правда, Гризельду нельзя играть иначе, но это и показывает в артистке человека талантливого, занимающего свое положение по праву.

И голос ей послушен. Местами я была сильно захвачена ее игрой, умной и талантливой.

Напрасно только Н.А говорил, что эта роль не по ней, что ее амплуа – роли трагические. Я единственный раз видала Пушкареву на сцене в очень коротенькой, правда, но тем не менее трагической роли – Кассандры211, и тогда она мне очень не понравилась, роль же Гризельды, кажется, прямо для нее так и создана; Пушкарева и Гризельда – как бы одно целое.

В первом акте она, правда, немножко чересчур взросла для своего возраста (Гризельды), но начиная со второго, с тех пор как Гризельда пережила первое горе – потерю ребенка, – она сразу должна вырасти, возмужать и стать такой настоящей женщиной, какой она и является у Пушкаревой в дальнейшем. И эта царственная простота, душевное изящество и благородство ее нравственного облика прекрасно созданы Пушкаревой.

Значит, не может быть, чтобы их не было в душе самой артистки, а тогда все понятно!

Я рада, что могу теперь искренно восхищаться ею. Против моего ожидания, фигура ее оказалась вовсе не такой громоздкой, и жесты не угловатыми, как я слышала от других. Правда, три-четыре жеста могли бы быть иными, но общего впечатления они не нарушили.

Итак – я побеждена.

А Михайловский театр сегодня – настоящее детское царство, вернее – царство Backfisch’ей212. Детвора из всех лож, детвора в партере, детвора на галерее. Больше все девчонки; отовсюду торчат их бантики, выглядывают оживленные глазенки, слышится веселый смех и резвое щебетанье.

Чопорный Михайловский театр редко видит такую непринужденность и вольные манеры публики! Разве