Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

Легко заметить: каждая позиция принимает культуру как устойчивую идентичность – либо способную к изменениям, либо безнадежно косную. Труднее разглядеть то, каким образом эта идентичность – предельно проблематичная для современной культуры – присваивается политикой в качестве «готового продукта». Притом сформированного политическими средствами.

Культура – поле проблематического

Один из современных остроумцев, повально увлеченных переиначиванием крылатых слов, придал фразе Ханса Йоста предельную злободневность: «Когда я слышу слово «культура», моя рука тянется к словарю». Правильнее, конечно, было бы сказать к словарям: в настоящее время насчитывается несколько сот определений понятия «культура». Не меньше и теорий культуры. Культура – трудноуловимое понятие, не поддающееся однозначному определению. И эта трудность имеет основополагающий характер. Ведь то же самое происходите понятиями «жизнь», «личность», «свобода». Интенсивность и глубина скрытых в них смыслов как будто заставляет эти понятия избегать четких контуров. Кажется, любое проведение границ, необходимых для определения, неизбежно истощает их предметное содержание, безнадежно его упрощает и обедняет. Так оно и есть: культура, приравненная жизни – предельное понятие. Также как жизнь, культура воспринимается в этом случае, как нечто непостижимое, неисчерпаемое; она есть «всё». И в этом качестве предельности указывает на свою всепоглощающую тотальность. Мы безраздельно принадлежим культуре: это наш способ существования, бытия человеком. Мы говорим и мыслим, совершаем осмысленные действия только потому, что имеем культуру – особым образом организованные формы жизни, личности, свободы.

Разумеется, тотальность культуры не означает ее однородности. В той мере, в какой человек способен мыслить о предельном, он может распознавать в нем наличие градаций, иерархии уровней, динамику процессуальных изменений. Современные «словари», отсылающие нас к сотням определений и теоретических моделей культуры, фиксируют именно эти усилия придать тотальности дифференцирующий характер. Ведь только таким образом мы и можем представить себе нечто в качестве предмета теоретической либо проектно-практической деятельности. Именно так и поступают исследователи, представляя нам культурное целое посредством различных подсистем культуры (артефакты, провозглашаемые ценности, базовые представления, формы организации) или выделяя в нем доминирующую культуру и субкультуры (например, религиозные, профессиональные, молодежные, национальных меньшинств и т. д.). Особенность такого различения состоит в том, что оно является одновременно и саморепрезентацией культуры, и выходом из поглощенности ее тотальностью.

В этом – один из главных парадоксов культуры: все, что может быть сказано о культуре, принадлежит самой культуре: ее уровню развития, ее языку, ее традициям, ее способностям репрезентировать знания о самой себе. В этом смысле культура и все, что о ней мыслится и говорится, представляет собой систему самоконструирования, самоописания, самоинтерпретации. Однако при этом культура позволяет посмотреть на себя как бы «со стороны»: увидеть себя как некое Другое. Именно так мы видим местные субкультуры или то, что называем «чужой» культурой.

Конечно же, любой наш взгляд на культуру, даже самый «внешний», все равно остается внутренним взглядом культуры на саму себя. Однако эта парадоксальная совместимость внутреннего и внешнего вовсе не похожа на путешествие муравья по ленте Мёбиуса. Падает ли наш взгляд на культуру из вне или изнутри, падает ли наш взгляд на предопределяющую его точку зрения или на предзаданные ему горизонт и перспективные точки схода – понемногу мы догадываемся о сложности инсценирования того, что мы называем культурой. Сложность эта предопределена тем, что наш взгляд и точка зрения не только обнаруживают Другое, которым и задаются диалогически-познавательные отношения, но также проблематизируют «свое»: позицию, способы рассмотрения, языки описания, базисные и рабочие модели, самоочевидность традиции и господствующих ценностей. В том же ряду и сами наши конструкции. В том числе – «культурная идентичность».

Фигуры Другого

Уже упоминавшаяся политическая аргументация, инсценирующая напряжение между желанием «войти в европейскую цивилизацию» и невозможностью преодолеть сопротивление «нашей культуры», – наглядный пример апелляции к Другому. Притом, что «свое» и «чужое» как образы культурной идентичности могут легко меняться местами в зависимости не только от политических интересов, но также от культурных ориентаций.

Существенно: разделение понятий «цивилизация» и «культура» довольно искусственно. Во многих языках они выступают синонимами: например, можно сказать «цивилизация древнего народа (X)» и «культура древнего народа (X)». Однако именно эта искусственность и позволяет культуре, а вместе с ней и политике, создавать более динамичные конструкции. Прежде всего, противопоставление «цивилизации» и «культуры» обнаруживает скрытые в них другие смыслы, выступающие манифестациями фигур Другого. Так, под цивилизацией можно понимать состояние или степень развития человеческой культуры («античная цивилизация», «современная цивилизация»), или – более общее объединение («цивилизованный мир», «древние цивилизации», «внеземные цивилизации»), или – идеальный порядок в человеческом обществе. Сегодня в слове «цивилизация» появился другой смысл. Современная цивилизация определяется характером взаимодействий между разными культурами и рассматривается как возможность сотрудничества этих культур в конструировании нового мира: одновременно и глобального, и мультикультурного, взаимосвязанного и функционально дифференцированного. Слово «культура» насыщено дополнительными смыслами. Этимологически оно восходит к латинскому cuLtura – «возделывание», «обработка» (от colo – «возделываю», «обрабатываю»). В классической латыни это слово употреблялось редко и лишь в ограниченном числе сочетаний: cuLtura agri – «обработка земли», cuLtura animi – «воспитание души»; вульгарная латынь прибавляет переносное значение: «нравы» (то есть «нечто обработанное», «устоявшееся»). В Древней Греции слову «культура» соответствовало пайдейя – «воспитание», «образование», «образованность». Отзвук этого греческого слова сохраняет наше обиходное выражение «воспитанный человек», выступающее синонимом «культурный человек». И cuLtura, и пайдейя выражают одну важную мысль: культура – не готовая вещь среди других вещей, не «субстанция», но – особого рода формообразующая деятельность (по отношению к докультурному «природному материалу»): способ обработки и продукт одновременно. То есть то, что выступает безусловной социально-исторической ценностью, образцом для воспроизводства. Отсюда ценностное понимание культуры, коррелирующее другие значения: характеристика исторических эпох («античная культура»), обществ, народностей, наций («русская культура»), специфических сфер деятельности («художественная культура», «политическая культура»), наконец, наряду с узкими значениями («духовная культура») – единство материального и духовного мира человека. В современном толковании понятие «культура» – это собирательное обозначение символических, то есть небиологических, приобретаемых аспектов жизни (язык, обычаи, конвенции, коллективные представления и т. д.), образующих совокупное множество «жизненных миров».

На чем основывается такая совокупность в рамках современной культуры или цивилизации – вопрос, породивший бесчисленное множество теорий, не сводимых к общезначимому ответу. Во всяком случае, это множество, представляющее собой единый универсум, всякий раз отсылает нас к пространству проблематического.

Символический универсум

Пространство проблематического – исток современных конструкций универсума культуры. Исток, прежде всего, обязанный опыту различения. Ведь культура и есть различение: способность мысли отделять одно от другого и давать имена. «Когда пространство делится, возникает универсум», – заметил создатель теории «живых систем» Умберто Матурана, знаменитый чилийский ученый и философ нашего времени. Это значит: не единство порождает различия, но, напротив, различие