Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

теорий национальной общности и учений о том, чем является или чем должна быть нация в России. По аналогии с античностью я сведу богатый идеями и аргументацией исторический материал к трем условным моделям.

Первая модель – протестно-славянофильская. В ее основе этнокультурное понимание нации, согласно которому русский православный народ обладает особым, не имеющим аналогов культурно-бытовым устройством включающим в себя общину и соборность как определенные формы «органических» отношений свободной братской общности, а также самодержавие как нравственную силу и т. д. Все учение строилось на представлении о некоей изначальной русской самобытности, противостоящей всему наносному, европейскому. Почему «протестная»? Потому что государство, по убеждению славянофилов, навязывало русскому народу чуждые его укладу западные формы жизни, права, правления, бюрократию и т. д.

Вторая модель – культурно-государственническая. Ее может проиллюстрировать позиция П. Б. Струве первого десятилетия XX века. В этот период Струве активно поддерживал столыпинскую идею «Великой России» и развивал аргументацию поддержки культурной гегемонии. То есть не просто сильной государственности, но именно русской культурной гегемонии. Вот ход его рассуждений: поскольку (по переписи 1897 года) русские племена (великорусы, малороссы, белорусы), образующие русскую нацию, составляют более 65 процентов всего населения, то «России как национальнорусскому государству и единой русской нации историческим ходом вещей предуготована не только политическая, но и культурная гегемония в России… Для инородческих племен России русская культура обладает гегемонией не только в силу физического превосходства и численного преобладания русских. Такая гегемония принадлежит ей в силу ее внутренней мощи и богатства… Гегемония русской культуры в России есть плод всего исторического развития нашей страны и факт совершенный, естественный. Я не знаю, возможно ли преодолеть и разрушить этот факт. Во всяком случае, такая работа, в моих глазах, всегда будет представлять колоссальную растрату исторической энергии населения Российской империи. Ибо не может быть никакого сомнения в том, что постановка в один ряд с русской культурой других ей равнозначных, создание в стране множества культур, так сказать, одного роста, поглотит массу средств и сил, которые при других условиях пошли бы не на националистическое размножение культур, а на подъем культуры вообще. Я глубоко убежден, что, например, создание средней и высшей школы на малорусском языке было бы искусственной и ничем не оправданной растратой психических сил населения. Ибо историческое соотношение между русской («великорусской») и малорусской культурой сложились так, что русский (= «великорус») может быть культурным участником национальной жизни и образованным человеком, не понимая вовсе малорусского языка, но «малоросс», не понимающий русского языка, просто еще безграмотен в национальном и государственном отношении. Он еще не прочел национально-государственного букваря»1.

Легко заметить, тезис Струве почти совпадает с тезисом Исократа: в основе нации лежит культурная общность в прошлом, настоящем и будущем, общее культурное наследие, общая культурная работа, общие культурные чаяния.

Третья модель – имперская. Ее представляют в данном случае реставраторы империи, которые пытались понять смысл большевистской революции. Один из них – яркий мыслитель Александр Салтыков, в тридцатые годы сотрудник эмигрантской газеты «Возрождение». Его тезис: революция – результат славянофильского перерождения империи, ибо именно славянофильский национализм и разрушал Россию. Отстаивая «русскую самобытность», поборники русской исключительности превращали инородцев, иноплеменников из подданных Российской империи в подданных русского народа. Тогда как для Николая I, которого он цитировал, было иначе: «Немец… финляндец… грузин… татарин… Это и есть Россия». И следовательно, Россия – это подданные империи. И дальше Салтыков развивал мысль Пушкина о том, что в России правительство всегда шло впереди народа и осуществляло цивилизаторские функции. То есть империя, по убеждению Салтыкова, продолжала дело Петра и смотрела на Запад, а не на Восток.

А теперь несколько выдержек, чтобы был понятен контекст толкования нации как империи: «Мы не успели еще выработать своего русского слова для означения «нации» – факт далеко не случайный, как не случайно то, что и само слово «нация» у нас далеко еще не обрусело. Поэтому это понятие мы часто выражаем словом «народ». Но «народное» очень часто и многими понимается у нас как «простонародное», и, таким образом, от возвеличивания «народного» к возвеличению «простонародного» – один шаг. В эту-то диалектическо-психологическую ловушку и попали и ушли с головою славянофилы…Нации не состоят из миллионов; они состоят из отдельных людей, сознающих национальные задачи и именно поэтому способных, встав впереди нулей, обратить их в действительную величину. Но кто же создал, взлелеял и вскормил Российскую Нацию? Кто вдохнул в нее жизнь и кем она была жива? Не ясно ли, что наша нация не только олицетворялась, но и была создана Империей и жила и дышала исключительно ею, что она была у нас ничем иным, как ее синонимом, что Империя и была нашей нацией, что только она и давала нам национальное лицо. Нацию рождает не кровь, а право гражданства, или, что то же, – победа. Об этой-то Победе – духовной, культурной и политической – мы должны думать денно и нощно, если желаем восстановить Россию. При этом мы должны непрестанно помнить, что Россия – нация, Россия – великая держава и Россия – цивилизация и культура – неотделимы от Европы. Как нация, как государственность и как культура, мы всегда были частью Европы»2.

Я оставляю в стороне советские толкования нации.

Примеров достаточно, чтобы увидеть как из нейтрального, хотя и размытого по своим смысловым границам слова «нация» (= народ) возникают самые разные проекты, призванные представить некие обобщенные социально, политически и культурно значимые величины. Теперь мы вправе спросить: что же способствовало переходам от прежних значений – довольно простых – к новым? Или иначе: что сделало возможным появление наций?

Ответ современной науки таков: нации появились в результате национализмов. Нация – это продукт национализма. «Именно национализм порождает нации, а не наоборот», – утверждал Эрнест Геллнер3, один из экспертов Школы. Принцип национализма – в соединении культуры и политики через совпадение границ культуры с границами государства. Однако «культуры, которые национализм требует защищать и возрождать, часто являются его собственным вымыслом или изменены до неузнаваемости»4. «Основной обман и самообман, свойственный национализму, состоит в следующем: национализм, по существу, является навязыванием высокой культуры обществу, где раньше низкие культуры определяли жизнь большинства, а в некоторых случаях всего населения… Это замена прежней сложной структуры локальных групп, опирающихся на народные культуры, анонимным, безличным обществом с взаимозаменяемыми атомоподобными индивидами, связанными прежде всего общей культурой нового типа. Но это противоречивому, что проповедует национализм и во что горячо верят националисты»5.

Что все это означает? Прежде всего то, что нация не есть какая-то особая, изначально присущая народу «сущность», скрытая до поры до времени в