Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

толще его жизни. Нация не естественно-исторический феномен, но идеологическая конструкция, сформированная в поле или в пространстве политических практик. Основа же такой конструкции – механизмы различения и обособления. Различения на «своих» и «чужих», на «мы» и «они» и так далее внутри вполне реальных социальных процессов. То есть нация – это некий продукт, полученный в результате определенного идеологического производства. Однако это не значит, уточняет Бенедикт Андерсон, что нации фабрикуются. Нация – воображаемое политическое сообщество, созданное по образу той или иной общности.

Вот почему, кстати сказать, в категориальном аппарате современной социальной науки термин «нация» отсутствует. В науке он имеет тот же статус, что и другие слова обыденного языка, вроде слова «народ». Притом что в поле социально-политических практик мы имеем крайне широкий спектр использования слова «нация», который, разумеется, не может быть приведен к общему знаменателю. Так, мы слышим: нация – это государство. Действительно, ООН – Организация Объединенных Наций – на деле является Организацией объединенных государств. Подобные ряды замещений можно продолжить: национальные интересы могут стать государственными, агент национальной безопасности – агентом государственной и т. д. Однако у такого рода замен есть граница: существуют ведь и многонациональные государства. Или еще пример – отождествление нации с суверенностью. Но ведь есть нации, которые не имеют суверенности. Или – уравнивание нации с обществом. Скажем, «обращение президента к нации», конечно же, обращение к обществу, а не к государству. Однако всякое ли общество есть нация? Праздный вопрос. Или утверждение: нация – общность на этнической основе, подкрепленная общностью происхождения и/или культурно-исторического прошлого. Но разве многие нации не полиэтничны? Что с этим делать?

Или определение нации через национальную идею. В свое время много говорили и сейчас говорят о «русской идее». Однако существенные разногласия по поводу ее возможного содержания заставляют усомниться в наличии такой идеи. Кроме того, есть множество наций, которым ни о каких национальных идеях не известно, они на них не претендуют и прекрасно без них обходятся. И вообще, с точки зрения логики либо национальная идея должна быть изначально национальной, и тогда она несет в себе собственное национальное содержание, либо это просто какая-то идея, приспособленная для специального употребления в целях возбуждения чего-то национального. И так далее.

Мозаичность ответов, оспаривающих друг друга, не должна нас удивлять. Различные участники политических действий борются не только за слова, но также за контроль над их значениями. Почему? Потому что и «этнос», и «нация» легко поддаются политической идеологизации, превращаясь в действенный инструмент политического воздействия. Содержания этих слов, обращенные в символический капитал, обладают мощными социально-политическими функциями. Прежде всего функцией формирования и актуализации коллективной идентичности. На основе этой заданной идентичности и осуществляется консолидация. Например, консолидация во имя суверенности. И одновременно – вместе с объединением – необходимая для тех или иных политических нужд дезинтеграция: территориальная, культурная, этническая, религиозная, экономическая, правовая и т. д. Тем самым содержания все тех же слов могут оказаться эффективным средством мобилизации как для объединений, так и «размежеваний» прежде нерасчлененных социальных групп. В других случаях актуализируются функции легитимации, узаконений от имени «нации» тех интересов и действий, которые прежде не имели законных оснований. И так далее.

Но чтобы все эти значения, смыслы и функции обрели необходимый вес, содержаниям понятия «нация» обычно придаются сущностные или, как говорят философы, субстанциальные характеристики. Таким же образом трактуется и сама нация. Например, говорится о ее исторической судьбе, историческом призвании, о ее устойчивых чертах, о ее душе, ее психологии, ее характере. Тем самым нация превращается в самостоятельную реальность, в некую самотождественную сущность, наделенную непрерывной исторической биографией. Сущность, которая будто бы дана нам в реальности своих проявлений стой же очевидностью, что и природный мир в своих явлениях. Из этой-то сущности и выводятся все последующие образы коллективной идентичности, составляющие арсенал мобилизационного «мы» и «национальных интересов», которым обычно приносятся в жертву интересы личности.

На деле все наоборот: «национальная сущность» – не основа, не субстанция, а всего лишь проективный образ нации, порожденный натуралистическим способом описания социальных процессов. Из науки подобные способы рассуждений давно уже вытеснены критическими или аналитическими подходами. Думается, и для политических практик было бы продуктивнее исходить из внимания к тому, что создано или воссоздано в процессе социальных и коммуникативных взаимодействий. Я не предполагал специально останавливаться на теме этноса. Прежде всего потому, что этнос является таким же продуктом идеологического производства, что и нация. Подобно «нации», слово «этнос» наделено повышенными символическими и ценностными значениями и так же как слово «нация» не употребляется в международной обществоведческой литературе. Вместо него используются другие выражения, например «этническая группа», «этническое меньшинство», «этнические противоречия» и так далее. Разумеется, в идеологиях и политических мифах этнос и нация могут сближаться в проектах «моноэтнических наций». Но это уже другая тема.

И в заключение – важная корректива: хотя слова «народ», «нация», «этнос» не используются в современной науке в качестве терминов и понятий, не следует понимать, будто мы имеем дело исключительно с фикциями, идеологическими фантомами и пропагандистскими манипуляциями. Отсутствие научного единодушия или общепринятых определений, подобных тем что положены в основу геометрии, не может служить опровержением реальности. В таком случае от нашей жизни, от межличностных отношений, от мира наших верований и ценностей не осталось бы ничего. Вопрос в том, каков статус той реальности, о которой идет речь. Статус в научном знании, в области познания, в сфере теории, в поле социальных, правовых, политических (взаимо)действий. Сегодня образы реальности народа, нации, этноса проблематизированы. И от этого невозможно укрыться ни ученому, ни политику-практику. Напротив, всякая подлинная проблематизация заряжена импульсами нового. Буквальное значение греческого слова «проблема» – «нечто, брошенное вперед» (от глагола «балле» – «бросаю» и приставки «про» – «вперед»). То есть эти образы, следуя буквальному значению слова «проблема», самим ходом вещей выведены сегодня на передний край, «выброшены» перед нами как «спорный вопрос» и «задача». Вопрос – о нашей идентичности, о границах между правами личности и коллективными интересами, о взаимодействиях между обществом и государством. Задача – поиск правовых, социальных и политических решений тех же вопросов.

Смыслы слова «нация» в такой перспективе далеко не исчерпаны. Напомню: латинское natio происходит от глагола nascor – рождаться. И действительно, всякий раз каждая нация демонстрировала и постоянно, неустанными подтверждениями, демонстрирует рождение народа через самоопределение. Наше самоопределение не завершено. И сейчас, когда мы говорим о гражданской нации, мы находимся на пороге возможного, еще не ставшего, но уже здесь и сейчас становящегося формирования нового политического дискурса. Одновременно дискурса национального и дискурса о нации. И в той мере, в какой мы будем активно – и