Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

задумался о возвращении на родину навсегда: «Только там и выживу и что-то сделаю». Перечитав письмо Л.М.Леонова, в котором старейшина литературы советовал ему бросить кино и посвятить себя целиком писательскому труду, коль Бог дал дарование, он вспомнил, как Михаил Александрович обронил: «Бросай, Василий, в трёх санях сидеть, пересаживайся в одни, веселей поедешь!».[359]

А сам Шукшин, в своём последнем интервью (болгарскому журналисту Спасу Попову в июле 1974 года), о Шолохове отзывался так:

Каким я вижу его после личного общения? Глубоким, мудрым, простым. Для меня Шолохов – олицетворение летописца… Шолохов мне внушил – не словами, а присутствием своим в Вешенской и в литературе, – что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно осмыслить глубоко народную судьбу… Когда я вышел от него, прежде всего, в чём я покаялся, – это: надо работать. Работать надо в 10 раз больше, чем сейчас… Я просто заразился образом жизни Шолохова.[360]

Валерий Попов, наш классик и современник, рассказывал мне, что Шукшина видел лишь несколько раз в ЦДЛ, но навсегда запомнил – тот был красивый, подтянутый, какой-то, по словам Валерия Георгиевича, «итальянский», и выглядел гораздо более изящным, чем на своих растиражированных изображениях.

Близки к мнению Валерия Попова и слова Виктора Петровича Астафьева:

Во время съёмок «Калины красной» он бывал у меня дома в Вологде. Сидел он за столом, пил кофе, много курил. И меня поразило некоторое несоответствие того, как о нём писали… Его изображали таким мужичком… Есть такое, как только сибиряк – так или головорез, или мужичок такой… И сами сибирячки ещё любят подыграть… Так вот, за столом передо мной сидел интеллигент, не только в манерах своих, в способах общения, но и по облику… Очень утончённое лицо… В нём всё было как-то соответственно. Он говорил немного, но был как-то активно общителен… <…> Всю огромность потери, постигшую нашу нацию, до сих пор не могу осознать.[361]

И Юрий Валентинович Трифонов, по словам его вдовы, писательницы Ольги Романовны Трифоновой, относился к Василию Макаровичу «с каким-то большим интересом и даже пиететом», хотя писательски они принадлежали к «разным космосам». Антонина Михайловна Искандер примерно то же самое говорила: дружбы не было, приязнь была; Фазиль Абдулович относился к Василию Макаровичу «спокойно, нормально и очень сочувственно».

Крупные литературные персоны всегда отдавали должное друг другу. Слова Валерия Попова про «антигородского» Шукшина особенно ценны, потому что сам он – дитя державного Питера, начинал вместе с Битовым, Рейном и др. Ну а Довлатова Валерий Георгиевич, по его словам, тогда «за пивом посылал», хотя и написал после его кончины прекрасную книжку о нём.

Валентин Распутин писал:

Не было у нас за последние десятилетия другого такого художника, который бы столь уверенно и беспощадно врывался во всякую человеческую душу и предлагал ей проверить, что́ она есть, в каких просторах и далях она заблудилась, какому поддалась соблазну, или, напротив, что́ помогло ей выстоять и остаться в верности и чистоте.

Читателем и зрителем Василия Шукшина была и остаётся вся Россия от самых высоких умов до самых падших душ; его талант – это тревога, отчаяние и вера всё проникающей совести, ищущей оставленные ею в каждом человеке следы… Литература после Шукшина вернулась в своё обычное русло, он же умел, не теряя красоты и проникновенности искусства, довести её до пропагандной остроты и тревоги, до разрушающей всякое равнодушие силы, до аввакумовской силы… Нам так нужен был Шукшин – и он пришёл, сделал своё дело талантливо и честно, не жалея себя, и, надорвавшись за этим запущенным делом, преждевременно ушёл, показав, как необходимо художнику жить, работать и думать во имя народа и правды.[362]

С Валентином Распутиным Шукшин был знаком, хотя и не дружил: велика была разница в возрасте.

Юрий Домбровский очень чтил Шукшина – и, поздравляя меня по случаю публикации в «Новом мире», черкнул мне в записке:

Я в Вас очень верю. После смерти дорогого нам с Вами В.Ш. (к сожалению, я с ним провёл только один день, но это были сутки. Пили!!!), Вы, по-моему, самый надёжный… Ваш Юрий. Г 1624707.

(Это такие телефоны тогда в Москве были, с буквами…)

М.Г.: А как же главный антагонист Шукшина – Василий Аксёнов? Он, говоря языком персонажей Зощенко, относился к Шукшину «индифферентно»?

Е.П.: Был у меня на эту тему с ним разговор, когда мы с ним оба жили в писательском посёлке «Красная Пахра» зимой 1979–1980 года, на даче Майи Кармен. Он – в качестве её мужа, я – в качестве приблудного постояльца в тёплой комфортной сторожке.

Я тогда спросил его:

– Вася, а чем тебя не устраивает Шукшин?

– Да ну его, – скривился он. – Всё какие-то покосы, берёзки, сапоги…

– Да ты ж, поди, его не читал? Помнишь его рассказ «Чудик»? Как мужик в город на самолёте полетел, а самолёт в кукурузу сел? Почти всех его героев нынче именуют «чудиками». Так вот ты знаешь, что первого «чудика» изобрёл – ты сам, в рассказе «На полпути к луне», который ты напечатал в «Новом мире» в 1962 году. А шукшинский «Чудик» и прочие его «чудики» появились уже после 1967 года. Кроме того, у тебя папаша сидел бессчётное количество лет, а у Шукшина отца вообще шлёпнули ни за что, когда ему всего три года было. Биографии-то, в принципе, одинаковые… И про «Бочкотару» ты мне говорил, что это, возможно, и есть «деревенская проза»…

– Ну, я зато в коммунисты никогда не вступал, – вяло опровергал мои резонные доводы Василий Павлович.

М.Г.: А что была за история с Шукшиным и Аксёновым, о которой вам рассказывал Александр Кабаков, соавтор вашей совместной с ним книги «Аксёнов»?

Е.П.: Якобы Кабаков вёл вечер Аксёнова в ЦДЛ – и внезапно за кулисами появился Василий Макарович. Кабаков по его просьбе позвал Аксёнова, и Шукшин сказал тому следующее: «Васька! Что-то нас всё сталкивают суки-критики лбами, а мы давай вот что сделаем – у меня машина есть, “ГАЗ-69”, поедем куда-нибудь на рыбалку… Выпьем, поговорим!» Аксёнов якобы промычал в ответ что-то неопределённое, чем немного расстроил Василия Макаровича. Представить Василия Павловича на рыбацкой зорьке с удочкой и в твидовом пиджаке за 300 фунтов – это ж надо было моему другу Кабакову такое придумать! Полагаю, что эта история целиком выдумана блестящим фантазёром Кабаковым, автором «Невозвращенца».

М.Г.: