Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин

Глава девятнадцатая

Василий Макарович и братья-писатели

Е.П. Не слишком ли мы увлеклись «киношными» делами Шукшина? Ведь он был триединым: актёрство, режиссура, писательство. Мы подробно разбирали съёмочный процесс его фильмов, его многолетние взаимоотношения с Тарковским, страсти по «Разину», которого ему так и не удалось снять, взаимоотношения с крупными личностями кино – Роммом, Герасимовым, Бондарчуком, Пырьевым… А литература?

М.Г. Ну почему же? Мы говорили о его взаимоотношениях с Кочетовым, с Твардовским, «толстыми» журналами, издательствами…

Е.П.: Не то! Кочетов, Твардовский – это, скорее, редакционные дела Василия Макаровича. Я имею ввиду реальных литературных персон. Например, Высоцкого.

М.Г.: Интересно! Высоцкий много раз говорил о том, что был дружен с Шукшиным, что тот чуть ли не намеревался предложить ему роль в фильме «Живёт такой парень», – однако эти факты у мемуаристов подтверждения не находят.

Высоцкий боготворил Шукшина, чего нельзя сказать о Василии Макаровиче. По воспоминаниям Лидии Николаевны, посмотрев знаменитый спектакль Любимова, где блистал Высоцкий, Шукшин назвал великого барда и актёра «Гамлетом с Плющихи».

Высоцкий также рассказывал, что Шукшин хотел пробовать его на роль Разина, но вот уж этого точно не могло быть – Разина намеревался играть сам Василий Макарович.

Е.П.: Вообще они были всё-таки совершенно разные люди. И тематическое сходство песен Высоцкого и рассказов Шукшина никого не должно обманывать.

М.Г.: Расскажите, как всё с Шукшиным состоялось лично у вас? Ведь к моменту вашей публикации Шукшин уже два года как умер. Он к тому времени перестал быть нежелательным и вредным для власти, наоборот, «наверху» сообразили, что, привечая народного любимца, теперь уже «безопасного», можно вызвать одобрение народа. У Шукшина, которому при жизни приходилось жёстко «пробивать» свои книги, а особенно фильмы, выходит двухтомник прозы, плюс книга киноповестей, он даже становится посмертно лауреатом Ленинской премии – за фильм «Калина красная». Это происходит в 1976 году – как раз тогда, когда появляется ваша публикация в «Новом мире».

Е.П.: Кстати, в большинстве читательских писем – а их в редакцию поступило тогда немало – содержался ехидный вопрос: как это покойник ухитрился написать предисловие? Увы, публику тогда интересовало примерно то же, что сейчас.

На самом деле предисловие было написано почти за пять лет до того, в 1971 году, – но долго не устраивало литературное начальство, равно как и рассказы, которым оно было предпослано.

Я жил тогда в Красноярске. Меня почти не печатали – а если и печатали, то преимущественно в юмористических изданиях… И вот появляется на горизонте перспектива опубликовать уже серьёзные вещи в литературном журнале «Байкал», город Улан-Удэ. Однако в редакции мне прямо объявили, что необходимое условие публикации – предисловие кого-нибудь известного и «московского».

«Кого?» – спросил я. «Ну, хотя бы Шукшина», – ответили мне. «Я с ним не знаком». – «А вот уж это не наше дело».

Тогда я позвонил в Москву, в «Новый мир», где в отделе прозы у Анны Самойловны Берзер и Инны Петровны Борисовой лежало полное собрание моих «непроходных» рассказов. «Пробить» публикацию у себя в журнале они тоже не могли, но я был счастлив, во время наездов из Сибири в Москву, бывать в редакции самого уважаемого литературного журнала того времени, узнавать литературные новости, а то и получать для прочтения запрещённые книги, вроде «Ракового корпуса» Солженицына. Благодаря этим замечательным женщинам мои рассказы и попали к Шукшину. Моя вечная им благодарность! И вечная память.

И уже примерно через две недели – представьте себе! – я получил на почте конверт с шукшинским предисловием к моим рассказам. То есть, Шукшин сработал – мгновенно! А так в литературной среде практически не бывало и не бывает – ни тогда, ни сейчас…

«Байкал» это предисловие не устроило, но зато оно стало поводом для меня встретиться с Шукшиным лично.

Более того: Шукшин попросил у Берзер разрешения показывать мои тексты и в других журналах, раз в «Новом мире» они «пока не идут».

…И вот спустя три года, осенью 1974-го, на колхозном рынке сибирского города Абакан я внезапно узнаю́ – из обрывка газеты – о смерти Василия Макаровича.

Какой колхоз был в 1974 году, такой и колхозный рынок. Очередь за мясом занимали наудачу, к пустым весам, а уж будет ли на этих весах свининка, говядина или баранинка – это уж как повезёт; может, и вообще ничего не будет. Картошку ещё не всю распродали, в том году картошки много уродилось. Орехи кедровые продавали, грибы свинушки, мёд, алтайское мумиё, рябину, калину, берёзовые веники, грузины ещё торчали со своими баснословно дорогими фруктами…

Ветер гонял по мусорной базарной площади обрывок какой-то газеты, который вдруг прибило к моим ногам. Я увидел некролог, знакомое лицо – и сразу же всё понял, сразу же поверил в то, что Василия Макаровича Шукшина уже больше нет на этом свете.

…Всего год назад я был у него в Москве на улице Бочкова, 5. Он, узнав, что я еду из города К. в Ленинград, написал мне записку к заведующему отделом прозы одного знаменитого ленинградского журнала на букву «З.», где просил «Сашеньку» посмотреть рассказы «талантливого сибирского парня».

– Можно, я сам в редакцию не пойду, а рассказы по почте пошлю вместе с вашей запиской? – предложил я.

– Нельзя, – отрезал Шукшин. – Рассказы нужно самому в редакцию носить, это унижение входит в писательскую профессию. Я вот позавчера к этому самому Сашеньке в гостиницу ходил, как проститутка. На подборку его уговаривал…

– Не знаю, как я с такой рожей в редакцию пойду, – гнул я своё.

Шукшин подошёл ко мне совсем близко – и как-то по-киношному, по-режиссёрски осмотрел моё лицо.

– Рожа как рожа, – констатировал он. – Можно с такой рожей по редакциям ходить. Только пьяный по редакциям не ходи. Пьяный вообще никуда не ходи, сиди дома да пей, – неожиданно вывел он.

– Волки по этим редакциям сидят, – пробурчал я.

– Какие волки! – воскликнул Шукшин. – Не волки, а шакалы гребучие!

(Он, конечно, употребил более непристойное прилагательное.)

Окрылённый его словами, я вышел на улицу Бочкова. Там меня дожидался с литром водки мой верный товарищ, поэт Лев Таран. Мы распили литр непосредственно перед моей посадкой в поезд «Красная стрела». А одет я тогда был так: коричневая мятая шляпа без ленты, сапоги и чёрное кожаное пальто, скорее всего, снятое много лет назад с убитого фашистского лётчика и проданное мне за 15 рублей на рынке города К., подобном вышеописанному, абаканскому.

Поэтому, когда