Бог и сатана. Борьба продолжается - Франсуа Брюн

упоминает всех, у кого прямо или косвенно черпал сведения по этой теме: «Если же приходил человек, общавшийся со старцами, я расспрашивал об их беседах: что говорил Андрей, что Петр, что Филипп, что Фома и Иаков, что Иоанн и Матфей или кто другой из учеников Господних; слушал, что говорит Аристион или пресвитер Иоанн, ученики Господни» (455). Итак, мы видим, что Папий знал и другого Иоанна, которого называет «пресвитером Иоанном», но он ни словом не намекает на то, что этот Иоанн мог быть автором четвертого Евангелия. Да, он называет его «учеником Господним», но так же он называет и некоего Аристиона, отличая их обоих от первого перечня «учеников», в котором действительно одни апостолы. Папий никоим образом не противопоставляет себя преданию, согласно которому автором четвертого Евангелия был апостол Иоанн. Самое большее, что можно сделать в такой ситуации, — предположить (это, собственно, и делает Евсевий Кесарийский), что автором Книги Откровения был тот самый «пресвитер Иоанн». Однако даже Евсевий не видит в нем автора четвертого Евангелия, и потому я совсем не понимаю, каким образом Папий «оставляет место для некоторых колебаний». Тем не менее сомнение в уме читателя уже посеяно, и теперь легче заставить его согласиться с напрашивающимся выводом, а он таков:

«Нельзя полностью исключить той мысли, что Евангелие написал сам Иоанн, но большинство критиков исключает эту возможность. Одни отказываются назвать имя автора, говоря, что это какой-то христианин, писавший на греческом, живший в конце I века и принадлежавший к азиатской церкви, где во взаимном противоборстве находились различные течения еврейского мира и эллинизированного Востока; другие вспоминают „пресвитера Иоанна“, о котором говорит Папий, наконец, третьи считают, что автор имел отношение к традиции, связанной с апостолом Иоанном».

Итак, согласно некоторым экзегетам автором четвертого Евангелия был (еще раз процитируем для точности) «какой-то христианин, писавший на греческом, живший в конце I века и принадлежавший к азиатской церкви, где во взаимном противоборстве находились различные течения иудейского мира и эллинизированного Востока». Иными словами, для них речь идет о некоем интеллектуале, живущем на стыке двух культур и сочиняющем в своем кабинете произведение весьма необычное, спору нет, но не слишком связанное с тем, что на самом деле могло произойти в Палестине.

Другие вспоминают «пресвитера Иоанна» — непонятно, по какой причине, ибо ни один древний автор, даже Папий и Евсевий, по-видимому, не связывали его с этим Евангелием.

Наконец, для третьих, вероятно, самых консервативных, автор «имел отношение к традиции, связанной с апостолом Иоанном»! Он не принадлежал к самой традиции, нет! Он лишь «имел отношение» к ней. Он не имел отношения к самому апостолу, нет! Он «имел отношение» (звучит довольно смутно) к традиции, «связанной» (опять звучит не очень ясно) с апостолом Иоанном.

Здесь, конечно же, речь не идет о том, чтобы полностью отрицать личностный фактор каждого из евангелистов. Каждый из них понимал благовестие на свой лад, каждый имел свою аудиторию и каждый стремился акцентировать тот или иной аспект в учении Иисуса. Вся работа экзегетов, направленная на то, чтобы выявить эту сторону дела, совершенно законна, необходима и даже благотворна, потому что помогает нам лучше понять все аспекты Христовой жизни и вести. Я сам в какой-то мере знаю этот вопрос, потому что много лет занимался этими проблемами. Но все эта работа с самого начала никуда не годится, если мы исходим из предубеждения, не считающегося с историей: ведь с такими предпосылками нельзя адекватно оценить благую весть Христа. Мы просто будем находиться где-то в стороне, придавая значение только своим собственным интеллектуальным конструкциям.

В этой бедной Католической Церкви, с этим папой, который всегда непогрешим, все рушится, но вот, например, православные, где нет непогрешимого папы или патриарха, умеют хранить веру. Поэтому в начале экуменического перевода Библии они не преминули сделать все свои оговорки:

«В такой работе трудно уйти от необходимости некоторого выбора, и если в каких-то случаях речь идет лишь о деталях, то в других дело касается весьма принципиальных вещей, например, в вопросе подлинности того или иного новозаветного повествования. Именно в этой области высказываются точки зрения, которые православная богословская комиссия не считает возможным принять в их распространенном изложении».

Ключевое слово здесь звучит резко, но тем не менее вполне оправданно: именно «подлинность» самих новозаветных текстов ставится под сомнение, когда речь идет об их авторах.

Однако непризнание их авторства не выглядит обоснованным. Если мы проведем строгое исследование и будем исходить не из априорных философских предпосылок, а из анализа Евангелий в их историческом контексте, нам придется признать, что все эти интеллектуальные конструкции оказываются несостоятельными. Мы с удовольствием ссылаемся на работы Б. Герхардсона, в которых автор говорит о том, сколь строгой была изустная передача учений в раввинском иудаизме и раннем христианстве (456). Интересны также исследования Р. Линдси (457), Робинсона (458), Флюссера (459), Тремонтана (460) и отца Жана Карминьяка (461). Во всех этих работах возникновение Евангелий рассматривается в их иудейском контексте, и точно так же (и, на наш взгляд, очень убедительно) делает Жаклин Жено-Бисмут, которая именно Евангелие от Иоанна исследует в свете ее собственной еврейской традиции. Благодаря исключительно глубоким познаниям в области древнего иудаизма и раввинской литературы, она имеет возможность провести конкретную параллель между текстом апостола Иоанна и законами и обычаями той эпохи и, поступая таким образом, она ясно показывает, что Евангелие от Иоанна (начиная с замечаний, сделанных на еврейском языке) было написано, что называется, «по горячим следам» жизни Христа (462). «Только глубоко укоренившимися богословско-экзегетическими предрассудками можно объяснить стремление отвергнуть очевидное, причем отвергнуть с такой неистовой злобой и страстью, которые с головой выдают наличие каких-то иных мотивов, не имеющих ничего общего с интеллектуально-научными». Увы, но так и есть! Ведь иначе под угрозой окажется прекрасная университетская карьера.

В работе Франсуа Ле Керра (463), которая вышла еще позднее и с которой солидаризуется исследование Жана Кольсона (464), хорошо показано, что Евангелие от Иоанна скорее всего было написано очень рано, где-то около 50-го года (это же допускал уже Робинсон, и, наконец, эту точку зрения принял и Оскар Кульман) (465). Добавим, что один из наших лучших экзегетов пошел еще дальше: Андре Поль говорит, что почти в эту же пору римляне изобрели нечто вроде небольших «блокнотов», ставших прообразом наших будущих книг: они были гораздо удобнее свитков, которые приходилось постоянно разворачивать и сворачивать. Это очень простое изобретение было известно и в Палестине, и потому вполне возможно, что апостолы (а они, как мы помним, умели писать) постоянно заносили в такие книжки