Бог и сатана. Борьба продолжается - Франсуа Брюн

все самое впечатляющее из сказанного и сделанного Христом (так считает и Жаклин Гено-Бисмут). Андре Поль даже утверждает, что такие книжки, переведенные на греческий, вполне могли иметь хождение в тех регионах, где на арамейском больше не говорили (466).

Пусть читатель простит меня за столь долгое перечисление имен авторов, но я просто хотел показать, что в этом вопросе я не кажусь одиноким и несколько фантастическим исследователем. Речь идет о готовящейся радикальной перемене взглядов, которой, конечно же, многие воспротивятся: ведь если Евангелия были написаны прямыми свидетелями происходившего, значит, в рассказах о чудесах больше нельзя усматривать одну лишь педагогику, выработанную несколькими поколениями. Значит, все «чудесное», что есть в Евангелиях, надо снова воспринимать всерьез и, следовательно, по-новому воспринимать саму весть о Христе и его жизни.

Глубинные причины рационализма

Итак, речь идет о «причинах» — во множественном числе. Эти причины, конечно, связаны между собой, но первую определить нелегко.

НАУКА КАК ЕДИНСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК ПОЗНАНИЯ РЕАЛЬНОСТИ

Теология и наука — это как два языка, которые, используя свои собственные подходы, сильно отличающиеся друг от друга, пытаются объяснить наш мир. Наши научные познания настолько расширились и углубились, что все этим просто очарованы. Что касается богословских положений, выдвигаемых людьми Церкви, то их никогда нельзя проверить опытным путем, и к тому же они не обладают оперативной действенностью. Научные теории, разрабатываемые нашими исследователями, заявляют о себе только после того, как прошли успешную проверку на экспериментальном уровне, оставаясь открытыми для возможных исправлений и согласований в соответствии с ростом наших знаний. Яркое подтверждение своей правоты они находят в прикладной области.

Да, наука все меньше и меньше наделяет нас смыслом вещей, смыслом существующего мира и нашего собственного существования: она просто описывает реальность и не более того. Словно пользуясь этой слабостью науки, теология дает нам то, что наука дать не может: она открывает нам смысл мира и нашей жизни.

Однако складывается впечатление, будто именно наука познает реальность, а не Откровение и теология, и потому этим последним если и надо искать смысл, то только в этой реальности и больше нигде. Такая установка — даже будучи неосознанной и, быть может, именно потому, что она не осознается — приводит к тому, что мы больше не верим в существование другой реальности, отличной от той, которая открыта перед наукой, т. е. той, которую мы познаем лишь нашими физическими чувствами, вооружив их всеми техническими приспособлениями, которые только мог изобрести человеческий гений.

Однако реальность, втиснутая в ужасно узкие рамки этого эфемерного мира, не имеет никакого смысла. Смысл можно найти только тогда, когда мы выходим за пределы этой реальности, когда воспринимаем этот мир и свое существование в нем в гораздо более широком контексте, когда видим все это в ракурсе той высшей реальности, которая недосягаема для науки. Все религии говорят о других уровнях реальности, о других возможностях существования, отличных от того, что мы имеем и знаем сейчас. Эти уровни могли существовать до появления нашего мира, могут существовать после его исчезновения, но также могут существовать параллельно той реальности, которую мы воспринимаем нашими чувствами, а иногда, вероятно, даже вступают с ней во взаимодействие. Тем не менее эти уровни не могут быть объектом научного познания, но открыты лишь для веры, а сама вера и предполагаемый смысл этого мира возможны только в соотнесении с ними.

Ясно и недвусмысленно утверждая, что эти уровни реальности существуют, хотя и недоступны науке, вера вступает в прямой конфликт с наукой, по крайней мере, с той ее формой, которая в настоящее время господствует, т. е. с узким позитивизмом и материализмом. Этот конфликт неизбежен, и, пытаясь от него уклониться, наши теологи не помогают вере, а попросту отказываются от нее. Этот отказ тем более не простителен, что у нас есть много свидетельств в пользу существования этих иных уровней, и некоторые ученые, в конце концов, начинают ими интересоваться. По сути дела, наши богословы преклоняются перед сциентизмом XIX века, который сегодня полностью преодолен.

Именно это и имеет в виду профессор Реми Шовен, когда в своей книге, с иронической смелостью озаглавленной им как «Дьявол в кропильнице», с тревогой пишет:

«Вслед за многими другими автор [т. е. сам Реми Шовен] стремится найти причины крушения католицизма. Он объясняет это отсутствием научной культуры у экзегетов, которые, не зная настоящих наук, одержимы памятью о том, с каким презрением наука относилась к религии в XIX веке. Это заставляет их идти на уступки, которых наука XXI века, гораздо более развитая, совсем не требует. В результате это привело к резкому падению духовного призвания и духовной практики. Если на самом деле три четверти Евангелий — всего лишь какие-то послепасхальные легенды, если Христос воскрес только в духе апостолов, а не на самом деле, если сегодня об этом говорит сама теология (в то время как раньше, на протяжении двух тысяч лет, она говорила прямо противоположное), то как же теперь верить тому, что говорилось раньше?

Стремясь к тому, чтобы как-то поладить с уже, по сути дела, устаревшей формой науки, экзегеты считали необходимым гармонизировать отношения между нею и Евангелием, ничего при этом не приобретая. Однако научная атмосфера очень сильно изменилась, потому что наука ушла далеко вперед. Сегодня многие учение, не будучи христианами, благосклонно относятся к области духа, и может случиться так, что произвольные уступки, сделанные прежней науке, окажутся бесполезными и губительными, а все дело в том, что у наших экзегетов просто нет никакой научной культуры».

ПОСТОЯННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ ТЕОЛОГОВ

Этот отступление совершалось медленно и незаметно. Мне кажется, что оно началось много веков назад — с тех пор, как Фома Аквинский положил в основу богословия постулаты гениального языческого философа Аристотеля. Здесь я не буду настаивать на столь далеких истоках (467), однако быстрое развитие этой тенденции можно проследить по работам теологов и экзегетов последних десятилетий.

Вспоминаю об одном очень показательном разговоре, который состоялся у меня с несколькими друзьями-священниками. Они уже несколько лет знали, что я не пережил той интеллектуальной эволюции, через которую прошли они сами. Мы не торопились поднимать эту тему, боясь ранить друг друга: ведь теперь различие в наших позициях было просто огромным. Однако потом они сказали, что когда-то в молодости и в первые годы учебы в семинарии они тоже верили (как я это делаю до сих пор) во все евангельские чудеса: в исцеления, хождение по водам, а также в то, что почти все слова, которые в Евангелии говорит Иисус, говорил именно