Страж сумерек - Мария Чернышова

Плевать! И обычной достаточно! Он защелкнул барабан и выпрямился, отыскивая цель.

Но как стрелять, если уступ внезапно словно скрылся в белесой дымке, и две тени окончательно сделались неразличимыми⁈

— Занавес, — почти простонала Эдна. — Это какая-то волшба. Пока он не спадет, этот подлец под защитой чар…

— Это мы еще посмотрим! — рявкнул Ларс.

— Вы куда⁈ — заорал Дальвейг. — А я⁈ Не оставляйте меня с этой падалью!

Но Ларс и Эдна уже торопились прочь от берега.

Глаза смеялись. Он ясно видел, как черные зрачки то сужаются, то расширяются в такт мелодии, в такт шуму крови, бегущей по телу, в такт стуку сердца. Все другие звуки отдалились, все другие предметы стали тенями, призрачными и ненужными. Он не мог сделать шаг, не мог даже пошевелиться…

— Боишься? — спросила музыка. — Не надо бояться…

Тише кровь потечет по жилам — это в тундре играет ветер. Сердце медленнее забьется — это в тундре стучат копыта. Через тундру идут олени — то тела покидают души, через тундру стада несутся — это души уносит вьюга. В царство северное, где солнце не встает над равниной снежной…

Я пастух — подымаю тело, я пастух — выкликаю имя, тело мертвое мне покорно, тело глупое ладно пляшет. Пляску славную — пляску смерти…

Я пастух — я смотрю сквозь полночь, я пастух — призываю душу.

Чью ты душу боишься встретить? Чью ты душу боишься вспомнить?

Я пастух — я ее стреножу, как оленя в бескрайней тундре, притащу на аркане звука…

— Нет, — прошептал Кнуд Йерде. — Не посмеешь, нойд. Я не позволю.

Медленно, словно преодолевая всю тяжесть мира, он поднял трость и ударил свинцовым наконечником о камень. Гулкий звук далеко разнесся над уступом.

Удар, удар, удар. Снова, и снова, и снова. Трость била и била о камень в ускоряющемся ритме, словно разгоняя кровь по жилам, заставляя угасающее сердце стучать чаще, возвращая в реальность, разрывая морок. Смоляной камень начал медленно светиться изнутри — яростным багровым светом. Руны на кольце одна за другой наливались огнем, словно раскаляясь.

Ульп оскалился. Кнуд Йерде шатался, на лбу его выступил пот, но трость не сбивалась ни на миг.

Две мелодии существовали порознь, и ни одна не могла одолеть другую. Занавесь тумана, что мерцала и дрожала вокруг, слегка колебалась, то редея, то смыкаясь вновь.

Скоро сам ты пойдешь по зимней, занесенной вьюгой дороге тем путем, где следы заносит кружевная крошка поземки…

Кнуд Йерде угрожающе улыбнулся.

Удар. Удар. Еще удар. Новый ритм — уже не биения человеческого сердца, но рваный, бешеный, изнемогающий от собственной силы ритм водяного потока, летящего на камни. Ритм стихии, не боящейся смерти, потому что для нее нет прошлого и будущего, но лишь настоящее.

Удар. Удар. Удар. Искры, выбитые из камня…

Занавесь тумана вздрогнула. Кто-то пытался пробиться снаружи сквозь дымку. По терновнику прошел шепот, колючие ветви задрожали и, словно ожив, потянулись к лицу Ильмо. Зашелестела, струясь, трава. Кто-то рвался внутрь заколдованного круга и не мог преодолеть проклятой магии.

Удар. Удар. Удар. Неистово, без оглядки, без памяти, до боли в груди, до крови из-под ногтей…

Ульп вздрогнул. Зрачки его расширились, плеснув стылой осенней мглой.

Мелодия смерти сбилась.

Тот, кого звали Уле Веснушка, подымается на одно колено, неловко ощупывая землю пальцами. Но музыка обрывается, и он оседает обратно — и только повернутая набок голова еще долго покачивается, словно недоумевая.

Темный клубок катается по траве с рычанием и воем, в котором нет ничего людского. Два зверя рвут друг друга на части. Но музыка обрывается, и смрад гнилой плоти, которую отделяют от тела, наполняет поляну. И клубок застывает.

Человек с револьвером вскидывает голову и смотрит на вершину уступа. Он видит, как за белесой дымкой качаются тени в зябком свете луны, как они расплываются, сливаясь в единое черное пятно. Но музыка обрывается, и дымка тает, и тени вновь обретают четкость. И звучит выстрел.

Ларс опустил револьвер. Ноги подкосились, и ленсман сел на траву. Отзвуки бесовской мелодии, казалось, еще дрожали над землей, не желая покидать мир. Тишина. Ничего не нужно, кроме тишины. Даже свистящий звук собственного дыхания был громким почти до отвращения.

— Помогите…

Сделав невероятное усилие, Ларс повернул голову. В несмелом свете луны на траве темнели грудой неподвижные тела, а поблизости сидел на земле барон Дальвейг. Он слабо указал рукой на трупы.

— Помогите, — простонал он. — Он же еще… Кто-нибудь… помогите…

Ларс не понял: о чем он просит? Спасти? Добить? Он отбросил обрез и, нет, не встал, а пополз, словно собака с перебитыми лапами, к исковерканным телам, сминая траву, на которую уже пала холодная ночная роса.

Ильмо упал навзничь. Зрачки потускнели, навсегда утратив глубину.

Кнуд Йерде бросил трость и тяжело опустился на землю. Сердце еще пыталось угнаться за чужим ритмом. Голова кружилась. В груди давило, под левой лопаткой кололо, отдавая в руку.

Скоро сам ты пойдешь по зимней, занесенной вьюгой дороге…

Он неловко потянулся и взял варган из теплой еще ладони. Покачнулся и оперся рукой оземь. Пальцы попали в кровавую лужу, что медленно растекалась вокруг трупа.

… тем путем, где следы заносит кружевная крошка поземки…

Куда можно дойти, играя музыку полночного мира? До края тьмы? Или дальше — туда, где только лед…Вечный лед.

Зашуршали ветви. Он оглянулся — на уступ торопливо поднималась Эдна.

Кнуд Йерде вытер пальцы о траву и убрал вещицу в карман. Достал из сумки древний рог, и спустя мгновение музыка безмолвия вздыбила мхи и разбудила камни.

Глава 23

Место для истины

В дверь поскреблись. Осторожно, словно боялись собственной навязчивости. Ларс поморщился — голова трещала, будто собиралась разломиться на части. Как обтянутый гнилой кожей череп Кетиля Амундсена…

К горлу в который раз за день подкатила тошнота.

— Войдите, — проворчал он, прикасаясь к повязке. Надо же — за всю воинскую службу ни разу не был ранен, а здесь — нате! Получите! Ладно еще, что Веснушка увидел драугра и с перепугу выстрелил в него, и а то бы лежал господин ленсман сейчас в городском морге.

В комнату просочились гере Пауль и его непутевый слуга. Трактирщик из Миллгаарда оказался человеком жалостливым. Он явился просить за Оскара, и Ларс, подумав, не стал