Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

в ходе кампаний в пользу займов[949]. В пересчете на численность населения немецкие малообеспеченные слои населения должны были бы подписаться на военные займы на сумму 23,5 млрд рейхсмарок, а нацистские финансовые руководители – разместить долгосрочные облигации на сумму 61 млрд рейхсмарок на германском рынке ценных бумаг. О таком (материализовавшемся) массовом одобрении Гитлер и мечтать не мог. Но нельзя себе представить, чтобы Вильгельм Фуртвенглер, Эдвин Фишер и Берлинский филармонический оркестр исполнили Концерт для фортепиано с оркестром № 5 Бетховена в апреле 1943 года, чтобы таким образом получить военный заем рейха на ночные истребители, штурмовые винтовки и тяжелую артиллерию.

В Великобритании и США уверенность в победе опиралась на широкое, сознательно активизированное общественное сознание. В Германии было не так. В начале 1943 года ученый-экономист Бернхард Беннинг растерянно спросил сам себя: «Почему в Германии, где нам, как утверждает пропаганда, не нужно поступаться своими интересами, мы стали жадными?»[950] То же самое можно сказать и об имеющих широкий спектр действия налогах, которые росли в Великобритании быстро и значительно, в сочетании с контролируемой, но создающей финансовые проблемы инфляцией военного времени. В то время как в Великобритании поступления от налогов и сборов во время Второй мировой войны выросли на 336 %, в Германии – на 196 %.

Если учесть, что некоторое экономическое улучшение в рейхе происходило в значительной степени за счет аннексированных территорий, эксплуатации принудительного труда и общих административных доходов, полученных на основе экспроприации собственности, мошеннических финансовых махинаций и геноцида, то можно легко подсчитать, что налоговая нагрузка в Великобритании увеличилась по сравнению с Германией более чем в два раза. Сюда же относится (в резком контрасте с Германией) тот факт, что 85 % доходов от налогов и сборов в Великобритании поступали от тех, кто зарабатывал 500 фунтов стерлингов в год и меньше[951].

В октябре 1942 года высокопоставленный чиновник Рейхсбанка, опасаясь «безнадежной девальвации» рейхсмарки, пожаловался на бездействие правительства Германии. Он не без уважения упомянул о налоговых методах англичан, которые «со значительным успехом справились с опасностями инфляции путем постепенного, но последовательного затягивания налоговых гаек без ущерба для экономики или возникновения других проблем»[952].

Немецкая финансовая технология соответствовала стратегии блицкрига. Она мгновенно стала успешной и так же быстро сдулась, так как предполагаемый «забег на короткую дистанцию» превратился в марафон. По сравнению с Первой мировой войной, рассуждал вице-президент Рейхсбанка Пуль в конце 1942 года, нынешний процесс привел к очень серьезной «опасной точке», поскольку было обещано «перемещение денежной проблемы снижения покупательной способности на окончание войны»[953]. К моменту этого заявления в Сталинграде замаячило поражение. Такое событие должно было поколебать метод «бесшумного» финансирования войны. Нацистское правительство при активном содействии всего государственного и частного кредитного менеджмента создало его как мошеннический проект, который останется незамеченным только в том случае, если будет вовремя прикрыт прибыльной победой. Победа должна была привести к результату, который удовлетворил бы возросшие потребительские запросы дома и погасил бы военные долги. Чем дольше длилась война, чем больше денег она съедала, тем больше должна была быть добыча и (согласно этой логике) тем бесчеловечнее нужно было обращаться с побежденными.

С внутриполитической точки зрения технология «бесшумного» финансирования войны обнаруживает характерную черту силовой тактики. Лидеры национал-социалистов избегали открытого голосования по поводу методов финансирования войны, так как никакой другой повод не означал бы выпуска долгосрочных военных облигаций и, возможно, нерешительной (или даже неохотной) подписки на них. «Поскольку Гитлер не хотел, – писал позже один активно участвовавший в событиях экономист, – чтобы финансирование рейха обсуждалось публично, он запретил открытое размещение займов как в предвоенный период перевооружения, так и во время войны». Ему не хватало (как в 1944 году хотя и осторожно, но недвусмысленно сказал Людвиг Эрхард) смелости, заставляющей людей «осознать серьезность требуемой жертвы», и «мужества взять на себя ответственность за будущее страны». Гитлер был склонен к «игре в прятки» и «напусканию тумана»[954]. Его страх перед серьезным материальным вызовом немцам соответствовал поведению его союзника Муссолини. Дуче тоже, по мнению именно германских оккупантов, «никогда не решался испытать доверие населения займом»[955].

Нацистское правительство уклонялось от риска рассказать немцам о реальных затратах на войну. Оно рано связало это со ставшей привычной в Германии готовностью «ведомых» жить в красивой видимости финансовой защиты. В отличие от Черчилля Гитлер никогда не смог бы рискнуть произнести речь о «крови, поте и слезах», всегда сопровождающих войну. Прославленный, казалось бы, всемогущий диктатор никогда не был в состоянии открыто потребовать от своего народа доверить ему свои сбережения в кредит на пять, десять или даже двадцать лет ради якобы светлого будущего. С этой точки зрения единство народа и руководства представляет собой действенную иллюзию, лишенную реальной политической основы и практического испытания на выносливость. Поэтому придуманное мною понятие «диктатуры одобрения», способной в любое время получить большинство голосов, должно быть сформулировано более конкретно: одобрение в большинстве своем не проистекало из каких-либо идеологических убеждений, скорее, его постоянно подкупали путем систематических «взяток» народу социальными выплатами. В основном это происходило за счет так называемых чужеземцев, но в конечном итоге и за счет подкупленных.

Сбережение и доверие

Как и в случае вопроса с продовольствием, налоговая и денежная политика заключалась в поддержании доверия немцев (далеко не постоянного) к своему руководству. Сегодня бы говорили о его переменчивости. Расположение народа нужно было завоевывать заново каждый день, что можно видеть в дневниках Геббельса и во многих моментах внутренних политических решений Гитлера. Обычно при описании социального климата Третьего рейха историки опираются на отчеты шпионов СД (особенно касающихся общего положения в рейхе), документы экономистов, замечания функционеров национал-социализма, отдельные дневники и аналогичные источники.

Это настроение можно было бы измерять взлетами и падениями, например резким или постепенным ростом нормы сбережений. Такой социально-финансовый показатель ранее не использовался в качестве параметра для понимания этого вопроса. Сбор данных для него не будет особенно сложным, и можно легко получить дифференцированные по времени и региону результаты. Заманчивой кажется и возможность реконструировать картину изменений в общественной морали в нацистскую эпоху в соответствии с социальными классами. Ее можно получить благодаря различному поведению вкладчиков в почтово-сберегательных кассах, банках Raiffeisen, крупных частных банках и страховых компаниях. Отсюда возникает политическая картина мнений, исторически связанная с речами Гитлера, политическими и военными событиями и достаточно сложная и хорошо обоснованная методологически. Например, доля сбережений (которая уже в целом падала) значительно выросла на несколько дней после 20 июля 1944 года[956], но уже 1 августа экономическое чудо