Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

Нет, он не был трусом. И не для того становился членом ложи «Великий восток народов России», дочерней ложи «Великий восток Франции», чтобы в исторический момент сбежать в кусты. И он с достоинством отрапортовал:

– Передайте Александру Федоровичу: для меня спасение моей Родины есть высший долг гражданина, и если потребуется моя… помощь, – он хотел сказать «жизнь», но вовремя остановился, – то я… я готов.

– Я передам.

– А… кто поедет еще? – Тарас Петрович явно нервничал. – И когда?

– Вам всё сообщат в ближайшее время. Вам не придется выступать на трибунах. Будут дружеские встречи в частных домах с людьми, которые имеют общественный вес и схожие мысли с нами. Говорить будете о неспособности правительства продолжать войну, о предательстве в верхах, о подготовке Распутиным и царицей сепаратного мира, о необходимости ради победного окончания войны отречения и замены царя на… да, впрочем, вы и сами знаете о чем.

– А Александр Иванович Гучков… в курсе? – осторожно спросил профессор.

– Александр Иванович? Разумеется. Он и сам ведет подобную работу, только в иной среде.

– Да, да, мне хорошо известна его поистине гигантская работа в армии и…

– Значит, мы договорились, – сказал Лева Гольд, вставая.

– Да-да, конечно… С величайшим удовольствием…

Профессор вздыбился горой из-за письменного стола, они обменялись рукопожатием, и гость так же легко и бесшумно удалился, будто растаял в воздухе.

А Тарас Петрович вдруг ощутил невероятный голод, сосало под ложечкой; он вспомнил, что сегодня еще ничего не ел. Тем не менее он снова водрузился за стол, вытащил заветную тетрадь и внес в нее свежие строки касательно своей новой роли в истории государства Российского.

Через несколько дней на квартире князя Львова вновь собралось приятное общество из нескольких человек. Александр Федорович Керенский, хотя и был уже хорошо известен в левых, демократических кругах как защитник всех неправо гонимых царским судом, не допускавший смертных приговоров эсерам-террористам, а также противник дела Бейлиса, но далеко не достиг еще той звездной славы, которая свалится ему на голову через несколько месяцев и превратит на краткое время скромного присяжного поверенного со смутным происхождением во всероссийского идола. Он был тих и ласков.

Собравшиеся гости были из разных кругов, но одного направления мыслей: глава крупнейшей общественной организации, Земского союза, князь Львов; от Военно-промышленного комитета, возглавляемого Гучковым, граф Капнист; Тарас Петрович представлял оппозиционный думский Прогрессивный блок, здесь же находился и вездесущий посланник союзной Англии сэр Бьюкенен. Разговор шел на самую сладостную и животрепещущую тему: устранение русского монарха.

Князь Львов, будучи большим патриотом и гуманистом, к тому же последователем Льва Толстого, искренне считал, что душа русского народа по природе своей демократка и готова не только слиться с демократией всего мира, но и повести ее за собой по пути развития человечества на великих основах свободы, равенства и братства, указанному миру великими французскими учителями (с чем представитель самой великой демократии мира сэр Бьюкенен временно смиренно соглашался).

Но на этом блистательном пути к прогрессу огородным чучелом стоял русский царь, и посему князь предложил свой проект дворцового переворота, вызвавший горячее одобрение присутствующих, поскольку и все единомышленники были в одинаковой степени патриотами и демократами.

А в конце декабря Тараса Петровича отправили в ответственнейшую поездку на Кавказ с секретным поручением к тифлисскому городскому голове Хатисову. «Брат» Хатисов, испросив аудиенцию у великого князя Николая Николаевича, бывшего в ту пору главнокомандующим Кавказской армией, откровенно изложил ему план государственного переворота представителей общественности: для спасения страны великому князю предлагалась императорская корона, государь, само собой, устранялся.

Как впоследствии говорил сам тифлисский городской голова, поджилочки у него затряслись. Вот возьмет сейчас, да и нажмет кнопочку звонка, да прикажет арестовать…

Но нет, предложение общественности будущий «Николай Третий» выслушал спокойно, он не был ни удивлен, ни тем более возмущен и, барабаня пальцами по столу подле так смутившего Хатисова звонка, только раздумчиво спросил:

– Но примет ли мужик смену царя? И как отнесется армия к низвержению государя? Надо подумать.

Думал Николай Николаевич три дня. Спрашивал совета у своих генералов. И… не решился. Слишком велик риск в случае неуспеха. Так и сказал Хатисову: солдаты не поймут насильственного переворота.

Пришлось давать условную телеграмму Львову: «Госпиталь открыт быть не может».

Что ж, оставалось реализовать план Гучкова…

13

– Ну куда прешь! Куда прешь, нет местов, шляпа горластая! Нет, говорю русским языком, местов! Вишь, вагон не резиновый!.. Нельзя с первой площадки, военный! Тебе говорю, горе мое! Ишь какой выискался! Ирой! Ты на фронте отечество защищай, а тут нечего костылем размахивать! Набьются, как сельди в бочке, а я за них отвечай! А вы не толкайтесь, я сейчас так толкну – косточки не соберешь!.. Да помолчите вы!.. Знаю я вас таких, мадамов! Расфуфырятся, а сами без билета норовят проехать!.. Толкаются, черти!.. Какая тебе остановка? В трамваях ездишь, так сам должон знать, на всех отвечать – глотки не хватит. А ты, котелок нацепил, не груби! Не то живо в участок отправлю! Ишь разорался!.. Выходи через переднюю площадку, через переднюю, дурень! Сама знаю, когда вагон отправлять!.. Что-о? Кто хамит? Сам ты хам! Ханжи насосался! Городовой! Снимите-ка этого молодчика!..

Слушая вагонную перебранку, Павел приходил все в большее недоумение. То, что женщины во время войны замещают на многих рабочих местах мужчин, в этом не было ничего удивительного. Удивительно было то, как терпят такую фурию пассажиры, как терпит начальство? Неужели некем заменить? Или – страшная догадка – они все теперь такие?..

Он стал продвигаться к выходу. От этой тыловой столичной изумительно-возмутительной общественной ругани разболелась голова; лучше пройтись пешком. Да и недалеко… Проталкиваясь через пассажиров трамвая, он заметил вдруг сидевшую на передней площадке даму, в профиль напоминавшую ему… Боже! Он узнал, и лицо его просияло.

– Здравствуйте, Зинаида Николаевна, – с удовольствием произнес Павел когда-то столь драгоценное для него имя. – Вы в Петрограде… как я рад…

Знакомый жест со вскинутым лорнетом почти умилил его, как умиляет встреча с милым далеким детством своей ностальгической безвозвратностью.

– Рорик?.. С фронта? – И поглядев на перевязанную голову: – Надеюсь, ваше ранение не опасно. Читали с Дмитрием Сергеевичем ваши патриотические стихи…

Павел покраснел и не стал расспрашивать «метрессу» об ее мнении. А она не стала говорить. Вместо вопроса о впечатлении от своих стихов только сказал, все еще улыбаясь:

– Как вы терпите такое трамвайное бедствие?

– Что поделаешь, издержки войны. Попробовала бы раньше прислуга разговаривать подобным манером… Не такое приходится терпеть, дорогой Рорик.

– Я приехал недавно, весь город только и