«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин

принимается Ахапкиным: Иосиф, соотносимый с автором, здесь выступает в роли наблюдателя. Однако такая трактовка не исключает еще одной интерпретации: Ребенок из «Сретенья» соотнесен не только с сыном поэта Андреем, но и с самим автором. Символика имен присутствует и в этом случае: мать Бродского звали Марией. В пользу возможности соотнесения Младенца Иисуса и самого автора косвенным образом свидетельствует более позднее стихотворение «Эклога 4-я (зимняя)» (1980). Его литературный образец, IV эклога Вергилия, посвящена рождению божественного дитяти из рода Октавиана Августа; в христианской традиции оно было воспринято как предречение о рождении Христа. В стихотворении Бродского тоже упоминается ребенок, Денис Ахапкин в одной из своих статей трактует его образ как автобиографический[721].

Задача автора книги – оспорить устоявшееся в филологии убеждение, что между поэтикой Бродского и Ахматовой нет почти ничего общего – оказалась осуществлена лишь отчасти. Утверждение Льва Лосева, друга, биографа и одного из самых тонких исследователей творчества Бродского, что стиль автора «Остановки в пустыне» и «Новых стансов к Августе» – «не только не похожий, но во многом полярно противоположный основному вектору ахматовского творчества – суггестивности, поэтике недосказанного, намеренной скромности поэтического языка»[722], сохраняет весомость. Однако можно согласиться с тем, что «некоторые важные черты поэтики Бродского отражают и развивают то, что принесла в русскую поэзию Ахматова» (С. 4). Или, по крайней мере, признать: эти черты созвучны ахматовским.

Едва ли книга Дениса Ахапкина нуждается в рекомендациях, чтобы быть замеченной как поклонниками поэзии Ахматовой и Бродского, так и учеными-филологами. И все же завершу рецензию советом прочитать ее. Уверен: время, отведенное на знакомство с книгой, не будет потеряно зря.

Эхо традиции[723]

А. Г. Степанов. Что слышит поэт? Бродский и поэтика перекличек. М.: Издательский Дом ЯСК, 2022. 280 c. Тираж 500 экз. (Studia philologica)

«Что слышит поэт?» – сборник статей известного исследователя поэзии Бродского. По определению автора книги, ее «сквозной сюжет – ритмические переклички, которые связывают стихи Бродского со стихами предшественников, современников и поэтов новой генерации» (с. 9). А. Г. Степанов, пытаясь отделить переклички, предусмотренные стихотворцами, от тех, что «возникают помимо авторской воли», предлагает для этого критерий разграничения, развивая соображения М. Л. Гаспарова:

<…> сочетание тех же слов, часто в тех же грамматических формах в изоритмических строках, образующих тождественные или сходные строфы. Введение стихотворного параметра принципиально по двум причинам: во-первых, ритм мнемоничен и лежит в основе нашей поэтической памяти; во-вторых, ритмические показатели объективны и ставят заслон читательской субъективности. Поэтому для нас «формообразующее» сходство, будь то ритмико-синтаксическое клише или строфическая организация, – необходимое условие для установления межтекстовых связей, с чем согласны не все (с. 9–10).

Как убежден автор книги,

[р]итмическое сходство в единстве со сходством семантическим представляется достаточно надежным критерием для выявления межтекстовых взаимодействий (с. 10–11).

Место поэзии Бродского в книге оказывается не очень ясным. С одной стороны, он ее заглавный «герой», с другой – исследователь формулирует свою задачу: «проследить, как стихотворная форма участвует в сохранении литературной памяти, передавая ее от одного поэта к другому» (с. 11), из чего следует, что творчество автора «Части речи» и «Урании» не более чем один из поэтических феноменов, подлежащих анализу, но не главный, не центральный. Скорее это иллюстративный пример работы механизма, передающего традицию. Сам же этот механизм (семантический ореол метрики и отчасти строфики) рассматривается во многом безотносительно к случаю Бродского. Так, к примеру, анализируя ритмический контекст его «Облаков» – русские стихотворения, написанные двухстопным дактилем, – А. Г. Степанов разбирает в том числе и поэтические тексты, которые считает незначимыми для автора «Облаков». А рассматривая ритмические контексты «Испанской танцовщицы» Бродского (это прежде всего двухударник с женскими окончаниями и с инерцией двухстопного ямба), обращается к лирическим произведениям (в том числе переводным), которые, как считает, поэт знать не мог, – к «Самбе» А. Барто и к «Сапсанам» перуанского стихотворца Х. М. Эгурена. (Основания для уверенности, что в эмиграции Бродский не мог прочитать изданные в Советском Союзе стихотворение Барто и перевод произведения Эгурена, на мой взгляд, не бесспорны; впрочем, сходство с текстом перуанского автора ограничивается только ритмикой.) Таким образом, фигура Бродского оказывается оттеснена на второй план, а предметом внимания становятся уже метр и ритм (прежде всего семантический ореол метра) как таковые.

Несмотря на настойчивое стремление разграничить случайные совпадения и намеренные отсылки к чужим текстам, то есть реминисценции в самом широком смысле слова, автору книги это не вполне удается. Прежде всего, понятие переклички, используемое А. Г. Степановым, не обладает каким бы то ни было терминологически определенным смыслом. Кроме того, исследователь, сопоставляя стихотворения Бродского с произведениями других поэтов и приходя к мысли об их «вероятной генетической связи», вместе с тем вопреки изначальному утверждению допускает, что даже «множественные переклички», в том числе ритмические, могут быть непреднамеренными. Так это происходит, например, в случае со стихотворением Р. Саути «Пауку» и с «Мухой» Бродского (с. 30–31). Пытаясь определить возможную преднамеренность использования Бродским в стихотворении «Облака» ритмической модели, воплощенной в пастернаковском переводе песни духов из «Фауста», А. Г. Степанов стремится выяснить, мог ли Бродский, когда создавал стихотворение, помнить об этом переводе и вспоминал ли о нем в тогдашних разговорах. Однако бесспорное установление фактов такого рода, думается, попросту невозможно. Между тем для филологии интересны прежде всего не генетические, а функциональные связи произведения с его претекстами. Например, выражение «синим солнцем палимы» в «Пилигримах» Бродского, несомненно, заимствовано из некрасовских «Размышлений у парадного подъезда», но между двумя произведениями нет при этом больше ничего общего: заимствование здесь – не отсылка к произведению Некрасова. С точки зрения психологии творчества обращение к претекстам-образцам может быть бессознательным, но при этом оно способно определять структуру текста, то есть становиться литературным фактом. И наконец, вопреки декларируемой установке исследования, согласно которой основой преемственности выступают метр и ритм, в главе «Две „Горы“: И. Бродский и М. Цветаева» А. Г. Степанов сопоставляет цветаевскую «Поэму Горы» и стихотворение Бродского «В горах», несмотря на непохожесть их метрики:

В метрическом плане «Поэма Горы» и «В горах» не тождественны. Если поэма Цветаевой полиметрична, то текст Бродского монометричен и написан 4-ст. хореем с мужской клаузулой (с. 35).

При этом, однако, автор книги убедительно доказал текстуальную связь между двумя стихотворениями, вступающими в своеобразный диалог. Вместе с тем в некоторых других случаях совпадения не только в метрике, но и в тематике автор книги признает недостаточными для определения одного стихотворения как претекста-образца для другого (так это происходит с