«…Ради речи родной, словесности…» О поэтике Иосифа Бродского - Андрей Михайлович Ранчин

в состав второго тома, содержащего тексты Бродского, очерков Ю. Левинга, посвященных жизни поэта в Риме и судьбе его проекта Русской академии: их место скорее либо в первой, либо в третьей книге. (Впрочем, такое решение может объясняться ограничениями в объеме книг, которые, очевидно, предполагались и вышли почти равными по числу страниц.) Досадны случаи необъяснимого пропуска нужной информации: не всегда полностью указаны выходные данные итальянских интервью поэта (см. т. 2, с. 401, 419). Нет необходимых отсылок к фотографиям, упоминаемым в тексте. Так, в первом томе сообщается: «В июле 1980 года в квартире (Джанни Буттафавы.– А. Р.) останавливается Бродский; там же, 29 мая 1981 года, были сделаны его фотографии с котятами Мичи и Пиццой, принадлежавшими Рите Чирио (за причудливую расцветку Иосиф Бродский больше любил котенка Пиццу)» (т. 1, с. 447).

Но фотография Риты Чирио с двумя милыми котятами обнаруживается только в следующей книге (т. 2, с. 234). При словах «Бродский и Буттафава неоднократно встречались в Париже, Лондоне и Нью-Йорке (см. их совместную фотографию напротив входа в квартиру на Мортон-стрит в Гринвич-Виллидже)» (т. 1, с. 449) никакого фото мы не найдем – оно размещено во 2-м томе на с. 460. Неприятны и примеры разнобоя в формах имен (фамилия Аннелизы Аллевы то склоняется, то нет), и опечатки и ошибки наподобие «во время празднеств в честь избрания Великого мастера Мальтийского ордера» (т. 1, с. 343–345) или «Мария Бродская уверенна» (т. 2, с. 364), встречающиеся и в публикациях текстов Бродского: «рестом» вместо «крестом» в «Путешествии в Стамбул» (т. 2, с. 176), «последний» вместо «последней» в издании «Дани Марку Аврелию» (т. 2, с. 193).

Странно выглядят невычеркнутые строки в главе о римском ежедневнике 1981 года «Публикуемые фрагменты касаются как деловых, так и личных планов поэта <…> и позволяют исследователю более полно воссоздать „труды и дни“ Иосифа Бродского в Риме <…> зимой – весной 1981 года» (т. 3, с. 26). Никакой публикации далее не следует, а примечание разъясняет: «По указанию Фонда Наследственного имущества Иосифа Бродского в окончательной редакции книги нам пришлось от публикации этих фрагментов отказаться (Прим. ред.)» (т. 3, с. 139).

К сожалению, в книге не развито мельком брошенное существенное замечание составителя: «„Римские тексты“ Бродского напоминают палимпсест, и принцип такого их устройства подсказан топографией древнего города со сложной исторической архитектоникой и временными наслоениями» (т. 2, с. 14). Вообще в трехтомнике, подготовленном Ю. Левингом, была бы очень желательна статья о римских произведениях и римской теме Бродского. Небольшое предисловие к подборке стихотворений Бродского (т. 2, с. 11–20) фактически посвящено только текстам с римскими реалиями, написанным на родине, да и они практически не анализируются.

Но, несмотря на некоторые изъяны и лакуны, трехтомник, составленный Ю. Левингом, – одна из наиболее значительных за последние годы публикаций текстов Бродского и о Бродском. Ю. Левинг выразительно и отчетливо показал: «…Италия наводила поэта на размышления о его месте в европейской цивилизации» (т. 1, с. 82) и способствовала обретению «новой идентичности», которая «уходила корнями в античную эпоху и Возрождение – а Рим стал новым просторным домом» (т. 1, с. 83).

Двух голосов перекличка[714]

Денис Ахапкин. Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной. М.: Издательство АСТ, 2021. 288 с. Тираж 1500 экз. (Серия «Юбилеи великих и знаменитых»).

Иосиф Бродский неоднократно говорил, что Анна Ахматова во многом определила его становление как человека, но ее поэзия очень мало повлияла на его стихи. Не опровергая первое утверждение, в этой книге я попытаюсь показать, что поэтическое влияние было – и было важным (с. 4), —

этими словами открывается новая книга Дениса Ахапкина – известного исследователя поэзии Бродского.

Автор книги обнаруживает и рассматривает несколько черт, сближающих поэзию Бродского с ахматовской. Одна из них – это сходство в трактовке природы поэзии:

Установки двух поэтов по отношению к самому акту творчества оказываются чрезвычайно близкими. То, что возникает из сора, из непосредственных жизненных ощущений, вырастает в нечто большее. Случайность оборачивается закономерностью и даже неизбежностью (с. 17).

Это свойство проявляется в соединении повседневного и возвышенного:

…сочетание обыденного и высокого, отражающее «общее чувство жизни», для Бродского не шутовская поза и не ироническая усмешка постмодерна. Это – фундаментальная константа его поэтического языка, сформировавшаяся под влиянием определенной литературной традиции, и одна из самых важных для него представителей этой традиции – Анна Ахматова (с. 18).

Правда, автор книги делает оговорку, что ахматовское творчество не было единственным источником и образцом для Бродского.

Еще одна особенность поэзии Бродского, характерная также для ахматовской, – это, как считает Денис Ахапкин, особенная роль предметного мира: у обоих поэтов лирическое начало выражено через описание предметов, раскрывающих «психологическое состояние» лирического «я» (с. 81). Однако значимость этого общего признака автор книги о Бродском и Ахматовой до некоторой степени понижает, замечая: «У Ахматовой это переключение на внешние детали в минуту, когда лирическая героиня говорит о своих чувствах» (с. 81), а у Бродского нет. С этой особенностью у обоих поэтов сочетается нейтральность тона, «ровная, глуховатая интонация» (с. 82). Эти утверждения Ахапкин доказывает, рассматривая стихотворение «Я обнял эти плечи и взглянул…» (1962).

Преемственность Бродского по отношению к Ахматовой, как считает автор книги, проявляется и в создаваемой ими личной мифологии. Однако эта мысль не развернута с необходимой полнотой. К ахматовскому творчеству восходит дантовский код в поэзии Бродского – проецирование собственной судьбы на биографию и творчество Данте Алигьери. Это сходство отчасти относится как раз к области персональной мифологии. Еще один пример воздействия ахматовской поэзии на поэзию автора «Части речи» и «Урании» для Ахапкина – это культивирование стихотворений in memoriam, посвящений памяти умерших писателей. И наконец, это выразительное употребление местоимений, преимущественно указательных[715]. Характеризуя эту особенность поэтики грамматики Бродского, Денис Ахапкин анализирует с этой точки зрения функции указательных местоимений прежде всего в стихотворении «Келломяки».

Убедительность этих утверждений автора книги различна. И сочетание обыденного с возвышенным, и изображение вещей как своеобразных метонимий мыслей и чувств лирического «я», несомненно, роднят поэзию Бродского с ахматовской, но не обязательно эти свойства восходят именно к ее произведениям. Дантовский код, очень значимый для Бродского, несомненно, сложился под сильнейшим воздействием автора «Музы» и «Поэмы без героя», а стихи на смерть поэтов обязаны своим появлением ахматовскому «Венку мертвым». Менее явна преемственность поэтики местоимений. Все отмеченные Денисом Ахапкиным примеры наподобие «той плотвы» (в которой он находит аллюзию на щедринского премудрого пискаря