Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

В 1858 году в Берлине было напечатано пространное эссе «О возможном соединении Российской церкви с Западною без изменения обрядов православного богослужения»[531]. Основные тезисы автора сводились к тому, что все существующие препятствия к объединению церквей под эгидой Папы Римского носят либо надуманный, либо внешний и потому легко преодолимый характер, а само объединение желательно и даже необходимо для того, чтобы Россия вновь стала частью западного мира, как это было в Средние века. «Россия не имеет ничего общего с нынешним Востоком», – утверждал князь, подразумевая жалкое состояние христианства на территории Османской империи и унижение восточных патриархов перед султаном.

Хотя имя автора на обложке не значилось, князя Голицына «вычислили» довольно быстро. Первым узнал его стиль религиозный писатель ортодоксального толка Андрей Николаевич Муравьёв (автор книги «Раскол, обличаемый своею историей», изданной в 1854 году), с которым Голицын был хорошо знаком и даже переводил его сочинения на французский. Муравьёв фактически донес на Голицына Святейшему синоду, который счел трактат весьма опасным для православной церкви. Делом Голицына занялось печально знаменитое Третье отделение, ведавшее политическим сыском, и все это грозило очень большими неприятностями, вплоть до отлучения от церкви. Князь не отрицал своего авторства, но уверял, что трактат не предназначался для публикации и попал за границу без его ведома и согласия, – однако имя того, кто переправил рукопись за границу, назвать отказался. Этим таинственным посредником был его собственный сын Юрий Николаевич, смолоду любивший рискованные приключения и весьма критически относившийся к российским властям.

Масла в огонь подлила еще одна публикация, вышедшая в тех же зарубежных издательствах в 1859 году[532]. Это был подробный ответ Голицына на эссе Муравьёва «Римские письма», в которых оппонент князя всячески принижал католичество и неприязненно высказывался о Папе Римском и о церковных обрядах, практиковавшихся в Ватикане. Некоторые страницы нового сочинения Голицына (также изданного анонимно) прямо соответствовали предыдущему трактату, вплоть до подбора цитат. Здесь авторство высвечивалось еще прозрачнее, поскольку в одном месте Голицын писал о церемониале перенесения праха П. И. Багратиона на Бородинское поле, сообщая такие подробности, знать которые мог только участник этого действа, а в другом месте приводил в пример религиозный обычай, который сам наблюдал «у себя в Тамбовской губернии»[533].

В архивах сохранилась многолетняя переписка по поводу высочайшего наказания Голицыну за эти публикации и заключенные в них крамольные мысли. Благодаря видимому «раскаянию» и, что еще существеннее, заступничеству влиятельных родственников (в том числе уже упоминавшейся Т. Б. Потёмкиной), наказание для князя было выбрано достаточно мягкое: домашний арест, то есть предписание безвыездно жить в своем имении под Курском, и обещание никогда больше не писать и не печатать богословских сочинений. Даже для поездки в соседнюю Харьковскую губернию, в имение Потёмкиной, Голицыну требовалось особое разрешение властей. Только после письменного покаяния князя, последовавшего 27 июля 1860 года, полицейский надзор был снят[534]. Однако еще некоторое время ему не выдавали заграничный паспорт, то есть фактически держали на положении ссыльного. Разрешение выехать за границу для лечения жены было дано в 1862 году, но Голицын им не воспользовался.

Пожилой князь свыкся со своим уединенным образом жизни и к былой общественной активности больше не вернулся. Впрочем, он продолжал усердно заниматься музыкой и выступать в концертах. В последний раз он играл на публике в зале Благородного собрания в Петербурге в возрасте 67 лет: 14 апреля 1863 года он аккомпанировал певице Аделаиде Бюдель-Адами[535].

Как ни странно, достоверных портретов столь заметного и незаурядного человека в настоящее время в нашей стране не осталось или не обнаружено (в российских музеях, особенно провинциальных, нередко встречаются экспонаты, аннотированные как «Неизвестный художник. Портрет неизвестного»; одним из таких «неизвестных» может оказаться Н. Б. Голицын). В 1824 году портрет Голицына был написан известным художником Александром Григорьевичем Варнеком; он выставлялся в петербургской Академии художеств, но к XX веку следы этого полотна затерялись, а в печатных источниках предыдущего столетия (статьях, каталогах, мемуарах) оно не воспроизводилось ни в виде гравюры, ни в виде фотографии. То же самое касается двух других портретов, демонстрировавшихся в 1899 году на выставке в честь юбилея А. С. Пушкина: в каталог попали только их упоминания, но не фотографии; где находятся ныне оригиналы, не установлено[536].

Старинная фотография весьма слабого качества, относящаяся к одному из более поздних портретов Голицына, приведена в статье Л. А. Черейского, а в книге Ю. С. Горяйнова – сделанный на ее основе графический профиль работы В. В. Козьмина[537]. Интересно, что здесь Голицын изображен без усов, хотя и в военной форме с эполетами, между тем как в 1820-х годах он носил усы, поскольку для полков, в которых он служил, это было обязательным.

Швейцарский ученый Иван Махайм, автор большого исследования об истории создания и исполнения поздних квартетов Бетховена, сумел в начале 1960-х годов отыскать фамильную реликвию – миниатюрный портрет Николая Борисовича, хранившийся на тот момент в Париже у его правнучатого племянника Дмитрия (Августина) Александровича Голицына[538]. Этот квадратный портрет, воспроизведенный в книге Махайма, заставляет предположить, что часто воспроизводимая в книгах и статьях о Голицыне овальная миниатюра (оригинал утрачен) восходит к тому же самому изображению: идентична поза князя, прическа, детали военной формы (Голицын изображен в военной форме старшего офицера в период его службы на Кавказе, то есть между 1826 и 1830 годами).

В 1995 году художник Анатолий Акимович Воронов написал по этому изображению портрет маслом, украшающий «голицынскую» экспозицию в музее города Мичуринска (бывший Козлов)[539]. Разумеется, ни о какой исторической достоверности в этом случае говорить невозможно, хотя сходство с приведенными выше миниатюрами, безусловно, присутствует. Вероятно, примерно так (разве что несколько моложе) Голицын выглядел в 1822 году, когда решился обратиться к Бетховену с просьбой о сочинении одного, двух или даже трех струнных квартетов.

Бетховен: 1820-е годы

Князь Голицын даже не предполагал, насколько точно его пожелание получить три струнных квартета совпадало с собственными творческими устремлениями Бетховена. Вплоть до начала 1820 годов композитор переживал глубокий и многосторонний кризис, вызванный рядом причин. Это и личные терзания (многолетний судебный процесс по делу об опеке над осиротевшим в 1815 году племянником Карлом, постоянное ухудшение здоровья, денежные проблемы), и разочарование в «новых временах», наступивших в Европе после низвержения Наполеона, и ощущение собственного духовного и человеческого одиночества… После отшумевших празднеств Венского конгресса вдруг оказалось, что вместе с военной эпохой умерла и «героическая» идея.