Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

на тему долга князя перед Бетховеном и его наследниками, хотя еще в XIX веке этот вопрос был разрешен и закрыт. Шиндлеровская клевета на Голицына была легковерно повторена в популярной брошюре Ромена Роллана «Жизнь Бетховена» (1903), разошедшейся массовыми тиражами по всему миру, и хотя впоследствии писатель занялся изучением творчества Бетховена весьма основательно и пересмотрел свое первоначальное отношение к Шиндлеру, у «Жизни Бетховена» читателей оказалось несоизмеримо больше, чем, скажем, у поздней книги Роллана «Последние квартеты Бетховена», где финансовые взаимоотношения композитора с князем рассмотрены вдумчиво и беспристрастно[545].

Не будем забывать о том, что, во-первых, Бетховен также вел себя в этой истории отнюдь не безупречно (Голицын сделал заказ на три квартета в ноябре 1822 года, а получил партитуру последнего из них лишь в 1826 году, причем еще до отсылки Голицыну квартеты не только были отданы издателям, но и неоднократно публично исполнялись в Вене). Во-вторых, присылка Голицыну партитур Торжественной мессы, на которую князь подписался, и посвященной ему увертюры «Освящение дома» также внесла путаницу в их расчеты. И Голицын был прав, указывая Карлу ван Бетховену на то, что, например, обещанные за посвящение увертюры 25 дукатов должны были стать его личным подарком Бетховену и потому наследники не имели права требовать этих денег. Это было действительно так; увертюра создавалась не по заказу князя, и Бетховен, посылая ее, ничего не говорил об ожидаемом вознаграждении за посвящение.

В-третьих же, нужно учитывать и заслуги Голицына. Именно Голицын фактически вдохновил Бетховена на создание блистательной плеяды его поздних квартетов, а также, приложив немало усилий и пойдя на значительные дополнительные затраты, устроил мировую премьеру Торжественной мессы в Петербурге 26 марта (7 апреля) 1824 года и способствовал тому, чтобы на авторизованную копию мессы подписался император Александр I. Все это на весах истории ощутимо перевешивает все финансовые недоразумения между композитором и его меценатом.

Что касается денежных расчетов, то те 75 дукатов, которые Голицын бесспорно задолжал Бетховену, были выплачены в 1832 и 1852 годах племяннику композитора Карлу, причем второй платеж, по обоюдному согласию, был расценен как дань почтения памяти Бетховена со стороны Голицына. А в 1859 году Юрий Николаевич Голицын перевел на счет вдовы племянника еще 125 дукатов, чтобы положить конец любым упрекам в адрес своего отца. Каролина ван Бетховен намеревалась использовать эти деньги на музыкальное обучение своей дочери Гермины (в замужестве Аксман, 1852–1887). Поскольку Гермина ван Бетховен обучалась 1866–1869 годах в Венской консерватории, а затем стала пианисткой и преподавательницей игры на фортепиано, скорее всего, так и произошло[546].

Все это осталось уже за пределами публикуемой переписки, хотя, безусловно, заслуживает упоминания ради полноты картины.

Однако ценность переписки Голицына и Бетховена заключается не в том, что она помогает установить, кто перед кем был в долгу, а в самом круге обсуждавшихся в ней тем. Интерес представляют письма обоих заочных собеседников и тон их диалога, поначалу несколько холодноватый, затем – дружески-доверительный, а в конце вновь отчужденный.

Странным образом получилось так, что целиком эта переписка на русский язык до 2002 года не переводилась. Отдельные письма полностью или (чаще) во фрагментах цитировались во всех работах, освещавших историю взаимоотношений Бетховена с Голицыным[547]. При этом по различным соображениям купировались те письма или части писем, которые казались либо слишком прозаическими (денежные расчеты), либо слишком многословными, либо не относящимися к предмету конкретного исследования. В 2002 году мне удалось опубликовать саму переписку с краткой сопроводительной статьей, однако за рамками этой публикации остались многие факты и сопутствующие документы[548].

Просто перевести на русский язык все письма Бетховена к Голицыну по тексту любого собрания писем композитора и письма Голицына к Бетховену по тексту биографии Тейера означало бы удовольствоваться половинчатым решением. Ведь у Тейера присутствуют отнюдь не исчерпывающие сведения об автографах писем, да и подборка их не совсем полна. В основном Тейер опирался на архив венского стряпчего Якоба Хочевара – опекуна и поверенного Карла ван Бетховена, который, защищая интересы своего подопечного, намеревался взыскать с Голицына не до конца выплаченный последним Бетховену гонорар и потому тщательно хранил все документы, имеющие отношение к этому делу.

Исследователь не может не задаться следующими вопросами: а) сколько вообще выявлено в настоящее время писем с той и с другой стороны; б) где находятся автографы этих писем или какие существуют косвенные данные о них – упоминания в других письмах, черновики, ссылки в архивных материалах; в) имеются ли авторские датировки; верны ли они; г) какие другие документы подтверждают или дополняют содержание писем.

Сразу скажем, что к дополняющим и проясняющим документам относятся деловые письма Бетховена и Голицына в венский банк «Хеникштейн и Ко» и в петербургский банк «Штиглиц и Ко», осуществлявшие посреднические функции между композитором и заказчиком.

Существенно дополняют картину также письма Бетховена к третьим лицам и разговорные тетради, в которых упоминается Голицын. По ним, кстати, можно ясно проследить, как теплота и доверие по отношению к русскому почитателю постепенно сменяются у Бетховена (отчасти под влиянием окружающих) подозрительностью и даже горьким презрением.

В июле 1825 года Бетховену начинает казаться, что Голицын – подобие князя Лихновского, который долгое время держался с ним как друг, а затем вдруг обнаружил замашки феодала: «В случае с Лихновским (покойным) я уже испытал на себе, как не нравится этим так называемым знатным господам, когда художник – и без того приходящийся ровней им – живет к тому же в достатке»[549]. Давая инструкции племяннику Карлу по составлению чистового варианта очередного письма к Голицыну (Карл, хорошо владевший французским языком и каллиграфией, исполнял у дяди обязанности секретаря), Бетховен писал: «Только не лебези перед Мизераблицыным. Он – слабый патрон»[550]. Учет всех документов, имеющих касательство к переписке Бетховена и Голицына, помогает понять разнообразные и порой противоречивые психологические мотивы, стоявшие почти за каждым письмом.

К сожалению, эта интереснейшая переписка разбросана по разным хранилищам всего мира, а отчасти и утрачена. Сохранившиеся автографы писем Голицына по вполне понятным причинам находятся ныне в зарубежных архивах и библиотеках (Дом Бетховена в Бонне, Бетховенское общество в Вене, Музей Адама Мицкевича в Париже и др.). Письма же Бетховена, которым по логике вещей следовало бы остаться в России, также оказались за границей, причем в самых разных коллекциях и архивах.

С другой стороны, публикация в 1996–1998 годах Бетховенским архивом и Домом Бетховена в Бонне полного собрания переписки Бетховена под редакцией Брандербурга сделала возможным освещение взаимоотношений Бетховена и его русского мецената