Пропавшие без вести. Хроники подлинных уголовных расследований - Алексей Ракитин

практически все должностные лица, имевшие хоть какое-то отношение к поискам Элис Парсонс. Кстати, и журналисты тоже не особенно играли в деликатность и расспрашивали Анну о том же самом прямолинейно и без экивоков. На вопрос Тарроу женщина отреагировала весьма эмоционально, безапелляционно заявив, что никогда никаких романтических чувств к Уилльяму Парсонсу не испытывала, да и не могла испытывать, принимая во внимание его статус женатого человека.

В целом это был, безусловно, очень интересный разговор. Практически всё, что Анна Куприянова сообщила специальному агенту Тарроу, являлось ложью и совершенно не соответствовало известной правоохранительным органам информации, но само по себе появление этой лжи представлялось крайне любопытным. Женщина начала продвигать такие воззрения, какие прежде из её уст не звучали, и подобная перемена выглядела, мягко говоря, неожиданной. Если Анна не имела отношения к исчезновению Элис, то почему её оценки случившегося радикально поменялись, и почему она принялась убеждать окружающих в справедливости её новых воззрений?

Тарроу, впервые столкнувшийся с Анной Куприяновой 3 июля, отдал должное её талантам лицемера и манипулятора. Специальный агент признал, что эта женщина поначалу производит впечатление горячей, порывистой, общительной, в ходе разговора становится ясно, что она постоянно прощупывает ответную реакцию собеседника. Сталкиваясь с осуждением, непониманием или недоверием слушателя, Анна моментально видоизменяет первоначальное утверждение и предлагает его новую формулировку, она подстраивается под собеседника и транслирует ему свои умозаключения. Её сверхобщительность сама по себе, быть может, являлась бы и неплохой чертой, но проблема Куприяновой заключалась в том, что она слишком много врала.

В те самые дни начала июля инспектор Коннелли размышлял над тем, как подтолкнуть подозреваемых к неоптимальным или ошибочным действиям, то есть спровоцировать неким образом их активность, но никакого решения так и не принял. Однако 7 июля 1937 года произошло событие, с одной стороны, неожиданное, а с другой — побудившее Коннелли к активности [в своём месте станет понятно, какого рода активность имеется в виду]. В тот день помощник окружного прокурора Линдси Генри встретился с Коннелли и огорошил его в высшей степени неприятным заявлением.

Главный следователь сообщил, что окружная прокуратура связалась с Альбертом Шерманом Осборном (Albert Sherman Osborne), признанным экспертом-почерковедом, и предложила тому высказаться о возможном авторстве записки с требованием выкупа, найденной в «додже» Парсонсов. Для этого эксперту были вручены фотокопии как записки, так и письменных материалов, происходивших от разных лиц, фигурировавших в расследовании.

Альберт Осборн возглавлял юридическую фирму «Осборн и Осборн», занимавшую офис в доме № 233 по Бродвею в Нью-Йорке. Работал он вместе с сыном, специализировался на изучении письменных материалов, хотя иногда делал заключения по другим направлениям криминалистики (огнестрельному оружию, вскрытию замков). Осборн прогремел на всю страну во время расследования похищения ребёнка Чарльза Линдберга. Этой в высшей степени захватывающей криминальной истории посвящён мой очерк «Ребёнок Линдберга», находящийся в открытом доступе на авторском сайте «Загадочные преступления прошлого», поэтому пересказывать фабулу драматических событий здесь и сейчас вряд ли нужно. Но следует уточнить, что Осборн стал тем самым экспертом обвинения, что однозначно приписал Бруно Хауптманну авторство записки с требованием выкупа. Именно этот вывод, оглашённый в суде 14 января 1935 года, во многом предопределил смертный приговор Хауптманну. Собственные аргументы Осборн не без пафоса охарактеризовал как «неотразимые, неопровержимые и подавляющие» («irresistible, unanswerable and overwhelming,»).

В середине января 1935 года практически все крупные американские газеты написали о почерковедческой экспертизе Альберта Осборна, моментально прославив этого человека на всю страну. Первая страница одной из газет с главным слоганом номера «Эксперт-почерковед опровергает защиту Хауптманна.» Заголовок статьи, посвящённой экспертизе Осборна, можно видеть прямо под слоганом справа: «Осборн заявляет, что представленные доказательства „неопровержимы“».

То, что Линдси Генри обратился за консультацией к Альберту Осборну, само по себе, возможно, было и неплохо, но плохо было то, что ни инспектор Коннелли, ни директор ФБР Гувер ничего об этом не знали. Осборн, изучив полученные фотокопии, заявил, что, по его предварительному мнению, письмо с требованием выкупа, найденное в «додже», написано Анной Куприяновой. Однако эксперт сразу же подчеркнул, что вывод этот не окончательный и для однозначного решения ему необходимо видеть не фотокопии, а сами оригиналы письма и сличаемых с ним текстов. Главный следователь, явно приободрённый услышанным, примчался к инспектору Коннелли с явным намерением заполучить письменные документы.

Коннелли, разумеется, отдать их Генри не мог — бумаги находились в криминалистической лаборатории ФБР в Вашингтоне. Но не это служило источником его беспокойства в ту минуту. Зная, как в окружной прокуратуре обстоят дела с сохранением служебной тайны, инспектор ФБР обоснованно встревожился, ведь как только репортёры узнают о выводах отца и сына Осборн, они немедленно напишут об этом в газетах. И вот тогда жизни Куприяновой и её сына окажутся в нешуточной опасности, и их придётся прятать не в доме Праттов, а, возможно, на другом конце страны!

В общем, самодеятельность Линдси Генри ничем не помогла Коннелли, а лишь послужила источником его новой головной боли. Со всей возможной деликатностью инспектор объяснил помощнику прокурора, что передача Альберту Осборну бумаг сейчас невозможна, да и почерковедческая экспертиза в данный момент неактуальна. Стараясь не сказать лишнего, Коннелли предпринял попытку погасить неумеренный энтузиазм главного следователя и объяснил тому, что открыто объявлять Анну Куприянову главной подозреваемой сейчас никак нельзя — это исключит возможность любой оперативной игры с ней. Но если экспертиза будет доведена до конца, то о подозрениях в отношении Анны сказать придётся, собственно, об этом расскажет сам же Осборн, заинтересованный в собственной рекламе!

Альберт Осборн

Особо инспектор остановился на том, что несогласованные с ФБР инициативы, подобные обращению к Осборну, должны быть исключены в будущем. Он напомнил о договорённости, согласно которой вся оперативная работа по этому делу передаётся ФБР, и если полиция или прокуратура будут без согласования с Бюро предпринимать какие-либо активные действия, то Бюро придётся выйти из расследования.

В общем, Коннелли попытался доказать Линдси Генри несвоевременность и бесполезность его инициативы. И ему это вроде бы удалось, однако не вызывал сомнений тот факт, что главный следователь не удовлетворён затягиванием работы ФБР по этому делу. Это недовольство сулило опасную конфронтацию.

Надо было предпринять что-то, что могло продвинуть розыск Элис Парсонс вперёд. Как было отмечено чуть выше, инспектор Коннелли уже несколько дней вынашивал разнообразные планы, призванные эмоционально дестабилизировать «подозреваемых». Сейчас такие мероприятия принято называть «про-активными» — они призваны создать у объекта оперативной разработки чувство неопределённости, непонимания ситуации и подтолкнуть к ошибочным (саморазоблачительным) действиям. В описываемые времена понятия «про-активного мероприятия» не существовало, вместо него использовался очень общий и потому неточный термин «провокация». К концу первой недели июля Коннелли держал в голове