Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Сюрприз был не из приятных, так как хотя мой багаж, например, не досматривали, но к нам двум (к Чайковскому и ко мне) приставили штатскую личность, о профессии которой нетрудно было догадаться. Эта штатская личность — молодой человек, блондин, весьма любезно вызвался найти нам отель, и мы по его рекомендации остановились в «Отель де Ноай». Должен сказать, что при паспортном осмотре я, конечно, постарался втолковать французским властям, что мы не только не большевики, но и злейшие их враги, однако, судя по любезным улыбкам, эти уверения на них не подействовали, и они приняли свои меры.

Дембно-Чайковский, жена которого жила вместе со всей семьёй Терещенко у того на даче в Каннах, пожелал, не останавливаясь в Марселе, сейчас же уехать на автомобиле в Канны, и тогда наш неизменный спутник, видимо, уверившись в том, что мы не те, за кого нас принимали, вынул свою визитную карточку, на которой было указано его звание инспектора сыскной полиции, и нашёл Чайковскому автомобиль в Канны. Мы расстались с Чайковским после 18 дней совместного пути — так долго нам пришлось добираться от Новороссийска до Марселя в те ненормальные переходные времена.

Но и тут мои дорожные приключения не кончились. Оказывается, во Франции в это время была железнодорожная забастовка, и из Марселя в Париж я не мог отправиться немедленно, как мне этого ни хотелось. Разочарованию моему не было границ. Я ожидал, что наконец после Константинополя с его далеко не блестящими условиями я попаду в европейскую страну, вышедшую победительницей из мировой войны, а здесь железнодорожная забастовка! Волей-неволей мне пришлось ещё три дня прожить в Марселе и затем с первым же поездом, который пошёл, кстати сказать, с «волонтёрами» вместо машинистов, отправиться в Париж. Зато я получил возможность обменяться телеграммами с Гронским, главой нашей американской делегации, и успокоился, узнав, что ещё застану делегацию в Париже.

Три дня, проведённые в Марселе, дали мне возможность осмотреть этот город и сравнить его с Константинополем, который находился в бедственном положении, страдал от отсутствия товаров и вообще имел вид далеко не праздничный. К тому же я мог сравнить Францию довоенную, которую хорошо знал, с Францией послевоенной. Сразу было видно, что страна ещё далеко не оправилась от войны. Кроме того, Марсель поражал обилием военных, возвращавшихся с Востока. Несмотря на это или, вернее, благодаря этому бросалась в глаза малочисленность мужского элемента в цветущем возрасте от 20 до 40 лет среди штатских.

Надо добавить, что за эти три дня в Марселе я вдоволь насмотрелся на демонстрации рабочих и железнодорожников по случаю «дороговизны жизни». Плакаты демонстрантов носили по сравнению с большевистскими умеренный характер, речь шла действительно главным образом о дороговизне жизни, но озлобление было большое. «Отель де Ноай» оказался самым фешенебельным отелем, но где бы я ни обедал и ни ужинал и как бы это далеко ни было от моего отеля, я неизменно находил там инспектора сыскной полиции, который сам себя разоблачил, показав мне свою визитную карточку, но всё же явно продолжал считать меня «советским кооператором», за коим надо было следить. До моего отъезда из Марселя я по иронии судьбы продолжал считаться там представителем советской России.

Наконец я сел в поезд и 29 февраля 1920 г. прибыл в Париж, выехав из Новороссийска 4 февраля. 25 дней пути, и это для дипломатического курьера, попавшего на военный транспорт, что значительно ускорило отъезд из Константинополя!

В Париже я, не медля ни секунды, отправился в тот самый отель недалеко от нашего посольства («Hotel des Saints Peres» на улице того же наименования), где жила наша американская делегация во главе с Гронским. Почти всех я застал в отеле. П.П. Гронский, П.Н. Савицкий, В.Н. Кривобок, С.И. Карцевский бросились ко мне с поцелуями, едва веря своим глазам, — ведь они оставили меня больного сыпным тифом в Новороссийске и были твёрдо уверены, что я там и умру. Все были на ты и так же обращались ко мне. Не было только С.П. Карасева — представителя военного ведомства, который, оказывается, поехал в Англию по служебным делам. Наше свидание было очень шумным, но коротким, так как все, кроме Савицкого, отправились в театр, куда у них уже были билеты.

Антибольшевистское сотрудничество с Америкой: погубленный шанс

Савицкий оставался со мной весь вечер и посвятил меня во всё происшедшее после нашей разлуки в Новороссийске. Американская делегация, которая по первоначальному плану должна была, достигнув Парижа, немедленно отправиться в Северную Америку, на самом деле уже второй месяц находилась в Париже, будучи официально остановлена С.Д. Сазоновым ввиду «неясности положения Деникина». Надо сказать, что хотя американская делегация уехала из Новороссийска в середине декабря 1919 г., она была вынуждена ехать не менее долго, чем я, так как пароход из Новороссийска, например, шёл не прямо в Константинополь, а объезжал всё кавказское Черноморское побережье.

Само собой разумеется, и в Константинополе были всяческие трудности с отъездом, как и у меня. Когда же наконец все эти препятствия были преодолены и делегация попала в Париж, то здесь её ожидало самое трудное препятствие, оказавшееся в буквальном смысле непреодолимым. Этим препятствием был Сазонов, решительно воспротивившийся дальнейшему путешествию делегации. Решение его объяснялось многими мотивами, из коих «неопределённое положение Деникина» было далеко не самым главным. Внутренним мотивом решения Сазонова об остановке делегации — я в этом убедился с абсолютной точностью — было нежелание приезда этой делегации со стороны Б.А. Бахметьева, нашего посла в САСШ, с которым Сазонов подружился во время Версальской конференции в 1919 г. Как мне рассказал Савицкий, а потом самым подробным образом объяснил глава делегации Гронский, вся затея с американской делегацией вместо одобрения и поддержки вызвала со стороны Парижа ожесточённое сопротивление.

В этот первый вечер в Париже после рассказа Савицкого мне было просто непонятно, каким образом такая очевидно важная мысль, как попытка искать поддержки Америки в борьбе с большевизмом в России, могла вызвать у парижских антибольшевиков оппозицию, да ещё в столь яростной форме. Только Сазонов как министр иностранных дел одновременно и Колчака, и Деникина мог взять на себя смелость остановить делегацию. Но формально, с юридической точки зрения, и Сазонов не вправе был это сделать, так как делегация послана от главного командования, т.е. от самого Деникина. Как было чёрным по белому написано во всех наших бумагах, мы являлись своего рода чрезвычайным посольством от Деникина к Вудро Вильсону. Сазонов мог дать