Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Всё это приводило к таким парадоксам, как самовольная остановка нашей американской делегации, посланной от самого Деникина, даже без запроса и без извещения об этом Деникина. Трудно было придумать более разительный пример превышения власти министра по отношению как-никак к главе правительства, каким оказался Деникин после падения Колчака. Эта парижская атмосфера отразилась на Гронском, который, вместо того чтобы самым энергичным образом протестовать против остановки делегации, продолжал спокойно проживать в Париже, ожидая дальнейших событий на юге России.

Надо к тому же сказать, что в вопросе о нашей делегации остановка на два месяца была равносильна полной гибели дела: в январе и феврале мы ещё могли вручить наши кредитивные грамоты Вудро Вильсону, а в марте это оказалось бы невозможным, так как падение Деникина уже стало фактом. Гронский, согласившись подождать и не оказав должного сопротивления Сазонову, погубил то здоровое зерно, которое заключалось в русско-американском сотрудничестве для борьбы с большевиками. Вот всё, что я узнал в первый вечер моего приезда в Париж и что не могло не вызвать у меня самого жестокого разочарования.

Русское посольство в Париже

На другой день утром я с Гронским отправился в наше посольство, где не был со времён 1914 г., с роковых дней начала мировой войны. Там кроме Маклакова и всего состава посольства находился Сазонов со своей собственной канцелярией, довольно значительной. Его помощником был его верный начальник канцелярии в царское время барон М.Ф. Шиллинг, в 1918 г. ушедший в отставку вместе с Сазоновым при появлении Штюрмера. Таким образом, посольство представляло из себя слияние двух частей дипломатического аппарата — чисто посольской и общедипломатической. В то же время посольство являлось сборным пунктом для всего русского антибольшевистского Парижа.

Кого тут только не было! Посольские двери были открыты для всех, и многие этим пользовались. Тут были и общественные деятели, и министры всех русских правительств, как общероссийских, так и местных, тут же помещались финансовые и военные агентуры. Наконец, были просто видные русские лица, ежедневно появляющиеся либо из России прямо, либо с её окраин, ныне самостоятельных государств. В такой оживлённой атмосфере дипломатическая работа переплеталась с чисто обывательской болтовнёй «бывших людей». Если добавить, что все эти люди были по русской общественной традиции настроены крайне враждебно друг к другу и нисколько не стремились скрывать своих личных антипатий, то станет ясно, что атмосфера для работы была в высшей степени неподходящая.

Но у этого самого крупного дипломатического антибольшевистского центра за границей была ещё та особенность, что иностранцев там не было вовсе. В нашем посольстве я их не встретил за это время ни одного, если не считать двух-трёх низших канцелярских служащих-французов и французских лакеев посольства. Это и было самым ярким отличительным признаком нашего посольства. Дипломатическая работа без иностранцев в буквальном смысле слова — и это в Париже, таком не только европейском, но и космополитическом центре!

Отсутствие в русском посольстве иностранцев, которые не появлялись там ни под каким предлогом и ни в каком качестве, не компенсировалось, к сожалению, связями дипломатического аппарата вне посольства. В Министерстве иностранных дел чины посольства не показывались совсем. В виде совершенного исключения сам Маклаков летел иногда к второстепенному французскому чиновнику с телеграммой о победе на каком-нибудь участке обширного фронта Добровольческой армии. Даже получать визы через посольство становилось все труднее. Гораздо проще было идти в министерство и добывать их самому. А ведь наше парижское посольство включало, как я отметил, ещё и общедипломатическое представительство в лице Сазонова и его персонала.

Придя в посольство, я попросил доложить обо мне Сазонову, но его не было. Зато меня немедленно принял Шиллинг. Последний раз я видел его в Петрограде в 1918 г. весной, когда он был там в качестве частного лица, а я был в составе Союза союзов и в комитете ОСМИДа. Шиллинг тогда очень обстоятельно расспрашивал меня о состоянии дел. Теперь этот первый вассал Сазонова снова стал важным чиновником и принимал меня так, как в своё время на Дворцовой площади. Шиллинг с жадностью стал расспрашивать о положении на юге России. Об американской делегации он осторожно молчал, оставляя эту острую тему разговора для моей личной беседы с Сазоновым.

После моих рассказов о Добровольческой армии и деникинском правительстве он вдруг стал в непривычно резких для него выражениях нападать на отрицательные стороны Добровольческой армии, которые я и не думал, конечно, затушёвывать, а затем обрушился на деникинское правительство, каковое, по его словам, было виновато в «неопределённости своей политической окраски». По мнению Шиллинга (читай: Сазонова), деникинское правительство должно было взять какой-то определённый тон — либо «правый», либо «левый». Зная далеко не либеральные взгляды Шиллинга, я не сомневался, что этот упрёк в «неопределённости политической окраски» был риторическим приёмом, для того чтобы высказать мнение о необходимости радикального «поправения» Деникина, и тогда, мол, всё пойдёт как следует. Я читал это между строк в изложении шиллинго-сазоновских мнений.

Указывая на страшный развал Добровольческой армии, о котором он знал со слов всех приезжающих с юга России, Шиллинг говорил о том, что Деникин «не оправдал возлагавшихся на него в военном отношении надежд» и что после его отступления, «само собой разумеется, нельзя ничего ожидать от союзников». По поводу остановки делегации Шиллинг сказал: «Сергей Дмитриевич вам расскажет, какое неудовольствие посылка этой делегации вызвала в Вашингтоне». Я сделал удивлённое лицо, думая, что речь идёт об американском правительстве. Шиллинг сейчас же добавил: «Бахметьев считает посылку делегации в такое неопределённое время совершенно излишней».

Иронический тон Шиллинга, который когда-то сам был в составе нашего посольства в Париже, а теперь существовал там на счёт того же правительства Деникина, был непонятен. Какие бы военные ошибки тот ни делал, он всё-таки сражался, тогда как сам Шиллинг своего дела не исполнял, не находясь ни в каких сношениях с иностранцами. Мне было очень странно выслушивать все эти нападки на Добровольческую армию от тех, кто на своём дипломатическом поприще оказались несомненными банкротами. Со мною Шиллинг был очень любезен, подчёркивая, однако, наше прежнее знакомство по Министерству иностранных дел, а совсем не моё участие в делегации.

Этот предварительный приём у Шиллинга, которого я очень хорошо знал как верного выразителя сазоновских мнений и настроений, психологически подготовил меня к приёму у Сазонова. C’est le ton qui fait la musique[34], а тон у Шиллинга был такой: «Мы, парижские дипломаты, не придаём никакого