Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

из России польскую колонию, так как, мол, русский народ в его трёх ветвях — Великой, Малой и Белой Руси — оказался неспособным к государственному правотворчеству, а поляки будто бы в избытке такими способностями обладают. Колемин, впрочем, был ярым приверженцем православия и, когда служил в нашей дипломатической миссии в Швейцарии, обратил в православную веру какого-то халдея. Политической роли в посольстве он не играл, но заведовал всей канцелярией посольства.

2-е секретари де Латур (из прежних французских эмигрантов, окончательно обрусевших) и Бубнов дополняли штат посольства, Латур — его украшая, а Бубнов — представляя тёмную сторону (именно он заведовал визами). Если Латур был просто исправным чиновником и хорошо воспитанным молодым человеком, ничего примечательного собою не представлявшим, но в конце концов явлением положительным, то Бубнов — феноменом редкого свойства. Во-первых, по своей предшествующей деятельности это был акушер. При каких обстоятельствах он попал в дипломатическое ведомство, сказать не могу. Во-вторых, в Париж он приехал из нашей мюнхенской миссии и имел, вообще говоря, репутацию германофила. Почему Маклаков принял его в посольство (или, вернее, Извольский, так как Бубнов был в Париже в царские времена) и почему он поручил ему такую ответственную часть посольской работы, как визы, да ещё при германофильской репутации, абсолютно непонятно.

Надо отдать должное Маклакову: при его непрочном положении в Париже в начале большевистской революции он никаких перемен в персонале не делал, боясь из-за неопытности расстроить работу посольства. Но эта консервативная тенденция в конце концов привела посольство к катастрофе, так как Базили сознательно стремился путём саботажа подорвать престиж Маклакова и выдвинуть на первый план себя как видного и опытного, «настоящего» дипломата, то, что французы называют dipl ornate de carriere[35]. Таким-то образом Базили и «подсунул» для виз Бубнова. Этот последний форменным образом «хоронил визы по первому разряду».

Мне пришлось иметь с ним несколько столкновений, так как он почему-то все дипломатические паспорта превращал в простые, отсылая их не в посольство, а в консульства; между тем разница между обыкновенным и дипломатическим паспортом огромная. Но если я, чиновник дипломатического ведомства, понимал и мог предупредить «пакости Бубнова», как мы их называли, то простому смертному не только не ускорялось получение визы через посольство, но, наоборот, рекомендация Бубнова неизбежно приводила к отказу. Все, конечно, знали маленький секрет посольства, а именно, что для тех, кому Базили хотел угодить, он устраивал визы в пять минут. Таким образом его влияние в русских кругах росло с волшебной быстротой.

До какой степени падения дошла эта область работы посольства, имевшая, конечно, огромное значение в практической жизни, видно, например, из того, что такой крупный чин нашего ведомства, как Нольде, который хлопотал через Бубнова визу в Бельгию, получил отказ — это член Гаагского третейского суда, кавалер ордена Почётного легиона, прекрасно известный французскому Министерству иностранных дел! Отказ был дан потому, что хлопотал Бубнов, а министерство принципиально ему отказывало. Так была поставлена при Маклакове эта важная сфера дипломатической деятельности. Я сам был свидетелем, как Нольде со слезами негодования на глазах пришёл к Маклакову, жалуясь на нанесённое ему «оскорбление», по его правильному выражению.

Конечно, такой человек, как Нольде, мог всегда исправить ошибку или, может быть вернее, систему Бубнова, но другие лица, вне Парижа, доверчиво обращавшиеся в посольство и ожидавшие в разных концах света спасительной визы, испытывали массу огорчений и непростительных задержек, а иногда и бесповоротных отказов только потому, что в посольстве сидел Бубнов, которого ненавидело французское Министерство иностранных дел. В этом отношении нерешительность Маклакова оборачивалась прежде всего против него самого. В Париже отлично знали репутацию Бубнова во французских кругах и если не имели предлога возмущаться, то смеялись над Маклаковым.

Из других атташе посольства отмечу князя Мусатова, человека порядочного, но болезненного. Впоследствии, через три года после описываемых событий, когда Маклаков его «сократил», Мусатов, не имея средств к существованию и по болезни будучи не в состоянии заниматься физическим трудом, застрелился сразу после получения бумаги об увольнении. Это, конечно, грех Маклакова, который всегда мог бы при его связях найти Мусатову какое-нибудь канцелярское место в одном из французских или русских учреждений, переполненных всякими совершенно бесполезными молодыми и здоровыми людьми.

Затем на положении атташе — формально 3-го секретаря посольства — был молодой человек Изразцов, сын известного миссионера протоиерея Изразцова в Буэнос-Айресе. Этот Изразцов просто числился в штате и исполнял мелкую канцелярскую работу. Наконец, в составе посольства работал один уже пожилой дипломат Дмитров, типичный дипломат из неудачников, носивший замечательную бороду а lа Генрих IV, но совершенно бесцветный по своим деловым качествам.

Кроме самого персонала посольства в том же здании помещался неопределённо большой штат С.Д. Сазонова и его начальника канцелярии М.Ф. Шиллинга. Там был наш бывший генеральный консул в Константинополе Шебунин, человек осторожный и дельный, но лишённый инициативы и рабски послушный начальству. Такие люди хороши на подчинённых ролях, но не годятся для ответственных постов. Он заведовал административно-хозяйственной частью дипломатического ведомства, т.е., попросту говоря, «сокращал» отдельных чиновников, избавляя ведомство от «лишних ртов». Впоследствии Шебунин приобрёл имение во Франции. Говорят, он успел «отложить» кое-что за время своей работы у Сазонова и заменившего его М.Н. Гирса. Не берусь судить о бережливости Шебунина, но даже если он скопил деньги на этой работе, она носила совершенно непристойный характер обездоливания своих сослуживцев, из коих многие по своим качествам стояли гораздо выше Шебунина.

Помогал Шебунину в этом деле и Л.X. Ревелиотти, о котором я в своё время писал. Этот ловкий и беззастенчивый левантиец типа Базили, но без чарующих внешних качеств последнего и без его дипломатической утончённости, особенно усердно выискивал, кого бы из лиц, получающих казённое содержание, «ликвидировать» без всякого шума, например за дальностью расстояния взять и «сократить» все дипломатические штаты в Персии, не заботясь о том, в каком положении окажутся там русские подданные.

В противоположность Шебунину, в котором обманчивая наружность толстяка заставляла предполагать добродушие, в поведении и самой наружности Ревелиотти было что-то хищное. Ко мне он бросился с радостью, как к старому знакомому, и поскольку американская делегация вызвала в наших дипломатических кругах много шума и разговоров, ибо в ней видели попытку «свергнуть» всемогущего Бахметьева, то, как человек левантийской складки, Ревелиотти решил, что я сейчас «на виду», и афишировал свою близость ко мне. Мало того, он чуть ли не в первый день моего приезда предложил мне немедленно войти в состав сазоновской канцелярии и, по его циничному выражению, «сидеть на казённых деньгах, пока они не кончатся». Я поблагодарил