Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

тому, что мы направим запрос Деникину, так как в наших инструкциях не имеется никакого указания на возможность остановки делегации кем бы то ни было, и раз уж Гронский фактически почти два месяца как подчинился остановке, то мы обязаны снестись с Деникиным. «Это меня не касается», — заметил мой министр. Наконец на вопрос, что лично он предписывает делать мне, Сазонов ответил: «Ничего. Ждать общего решения судьбы делегации. А пока вы свободны, как ветер».

На том эта «изумительная» аудиенция и закончилась. Какое же море горестных чувств обиды и за себя, и за Россию (ибо несмотря на все указанные компромиссы, Сазонов, несомненно, был патриотом) надо было пережить Сазонову, чтобы не видеть комическую, вернее, трагикомическую сторону своего решительного жеста. Он, руководитель международной политики белого движения, незаконно и самочинно останавливает крупное патриотическое дело только потому, что какой-то профессор гидравлики занимается дренажем казённых денег в Северной Америке! Но самое пикантное всё же оказалось в конце, когда Сазонов, расспрашивая меня о положении вещей на юге России, сказал, что он и сам не знает, является ли он в настоящий момент министром иностранных дел Деникина или нет. И при таких условиях он останавливал делегацию главного командования вооружённых сил юга России, ему не подведомственную! На этом и закончилась наша столь знаменательная беседа.

«Бывшие люди» на дипломатическом поприще

По выходе от Сазонова я встретил в посольстве целый ряд лиц, которых давно не видел и которые снова принялись за свою профессию — «дипломатию». Это был прежде всего мой бывший начальник барон Б.Э. Нольде, он как раз в момент моего выхода от Сазонова разговаривал с М.М. Винавером. Мы расцеловались, и Нольде представил меня Винаверу в самых лестных и преувеличенных выражениях. Тот, это делает честь его памяти, вспомнил меня по одному случаю, когда мы вместе были на одном вероисповедального характера замечательном заседании междуведомственной комиссии под председательством С.А. Котляревского и с участием кроме Винавера ряда других выдающихся юристов и общественных деятелей, как то Кони, Л.И. Петражицкого, князя Е.Н. Трубецкого и других.

Нольде пригласил меня к себе на другой день обедать. Вид у него был очень жизнерадостный, как у всех хорошо устроившихся русских парижан. Хотя обстановка была совершенно неподходящая для такого разговора, Нольде прямо мне сказал: «Белое дело? Да ни один из нас в Париже в него не верит. Мы все «бывшие люди» — я позавчерашний, а вы вчерашний». Остальная часть разговора носила общий характер из-за присутствия Винавера, который с таким видом, как будто он ничего другого в своей жизни не делал, стал делиться воспоминаниями о своём министерствовании по дипломатической части в Крыму. Видно было, что этот период своей жизни он считает самым блестящим, и сколько раз я ни встречал его потом, весной 1920 г. и в 1921 г., он говорил только о своём участии в крымском правительстве. Это показывает силу честолюбия Винавера, его страстное желание быть на крупном правительственном посту.

Я заключил post factum, что когда в 1917 г. при Временном правительстве Винавер, который мог бы, если бы захотел, занять министерский пост, отказался, не желая давать повод говорить в широких русских кругах о «еврейском засилье» при Временном правительстве, это была, с его точки зрения, большая жертва в пользу еврейства, всё же пришедшего к власти позже, совсем с другой стороны и в ином социальном и культурном виде. Какой богатый материал человеческого тщеславия таких людей, как Винавер, не был использован и царским правительством ко вреду самого же царского правительства!

Помимо Нольде, встречу с которым я предвкушал в другой обстановке, ожидая от неё очень многого для моей личной ориентации во всём, что делалось в Париже, я застал в посольстве многих из нашего дипломатического ведомства — большей частью старых знакомых, но также и новых заграничных служащих, которые были всё это время за границей, почему я и не имел возможности их узнать.

Из старых это был, во-первых, Н.А. Базили, бывший вице-директор канцелярии министра при директоре М.Ф. Шиллинге, ныне советник посольства при Маклакове, второе лицо после посла. Принимая во внимание, что Маклаков не был профессиональным дипломатом, Н.А. Базили должен был играть и играл на самом деле весьма важную роль в посольстве и вне его. Это был единственный человек (кроме самого Маклакова), который имел какие-то отношения с иностранцами и с французским Министерством иностранных дел.

Говорили, и, по-моему, не без основания, что Базили всё делает, чтобы скомпрометировать Маклакова, своего шефа, в глазах французов и других иностранцев. Действительно, достаточно было пять минут видеть вместе Маклакова, всегда чем-то возбуждённого и, по-моему выражению, сказанному, когда Маклаков выскочил с какого-то совещания, «как из бани», и всегда спокойного и любезного красавца Базили с его бесподобными бархатными чёрными глазами, созданными для лунных эллинских ночей, чтобы заметить, до какой степени эти два человека ненавидели друг друга. Базили, кстати сказать, оказывал громадное влияние на весь остальной персонал посольства, вызывая восхищение молодых дипломатов снисходительным третированием посла из аутсайдеров.

Вообще Маклакову на греков-левантийцев не везло: Севастопуло, прежний советник посольства при Извольском, погубил Маклакова тем, что отсоветовал ему идти на аудиенцию к президенту тогда, когда аудиенция была назначена, ещё при существовании Временного правительства, а Базили губил Маклакова ежедневно, изо дня в день, отравляя как внутреннюю, так и внешнюю обстановку его работы, и без того донельзя трудную. Маклаков, человек, бесспорно, очень умный, это прекрасно понимал, но по мягкости характера и при отсутствии всякой личной опоры в дипломатическом ведомстве держал его. А Базили так сумел себя поставить, что Сазонов и Шиллинг просто не позволили бы Маклакову его уволить, поскольку Базили не только вредил Маклакову, но и был при нём «своим человеком» Сазонова и Шиллинга. Он был им необходим, ибо благодаря ему они знали о каждом шаге Маклакова до того, как этот шаг был сделан, и, следовательно, могли его фактически остановить. Маклаков был под настоящим контролем Сазонова и Шиллинга и часто больше напоминал беспризорное дитя, чем посла в собственном посольстве.

За Базили шёл остальной персонал посольства. 1-й секретарь Колемин — тоже очень видный и красивый, как и Базили, но в более мужественном стиле и по умственным качествам далеко ему уступавший. Колемин был человеком безобидным, но иногда поражал всех парадоксальностью своих взглядов. В противоположность своему предшественнику В.М. Горлову, ярому полонофобу (за что он был послан Сазоновым дипломатическим представителем в Варшаву), Колемин был полонофилом и изумлял нас всех, развивая планы возрождения России под эгидой поляков, которые должны были сделать