Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

остальных членов делегации. Я спросил, как Маклаков, Сазонов и другие отнеслись к этому материалу, такому драгоценному по своей свежести и полноте. Мне ответили, что и Маклаков, и Сазонов, и прочие чины посольства и дипломатического ведомства боятся, что будут перемены в составе главного командования, и если вместо Деникина придёт кто-то другой, то будет ли ему приятно восхваление его предшественника? Деникина, таким образом, хоронили раньше времени, а о борьбе с большевиками, по-видимому, никто в Париже серьёзно не думал.

Парижская обстановка становилась мне всё яснее и яснее. Я не мог скрыть своего негодования и, несмотря на мои родственные отношения с Гронским, обвинил и его, и всю делегацию в дефетизме. Гронский оправдывался, ссылаясь на неопределённость с отъездом делегации; он ожидал счастливого оборота событий, который дал бы возможность делегации «сняться с места». Этого не случилось. Все материалы — одиннадцать ящиков — нераспакованных — лежали в посольстве, вместо того чтобы быть немедленно использованными для европейской печати. Правда, всё это предназначалось для Америки, но одно из двух: или надо было всяческими средствами ускорить отъезд в Америку, или пустить в дело хотя бы для Европы наши исключительные по своему богатству материалы. Если не считать нескольких данных Гронским интервью, время пребывания делегации в Париже оказалось попросту потерянным для белого движения.

Гронский, между прочим, сказал, что в конце марта ему придётся поехать в Англию для получения требуемой суммы на уплату жалованья делегации, так как фон Замен, общеевропейский распорядитель казёнными деньгами, жил постоянно в Англии и лишь время от времени наезжал в Париж. Я воспользовался возможностью поездки Гронского, чтобы поднять вопрос о перевозке части материала в Англию, где интерес к борьбе с большевиками был гораздо сильнее, чем во Франции, в то время занятой почти исключительно внутренними неурядицами ввиду сильного рабочего движения и всеобщей неустойчивости социальной жизни после войны. С другой стороны, всё, что попало бы в английскую печать, было бы важно и для Северной Америки, поскольку появилось бы на общем для них языке. Делегация со мной согласилась, и было решено, что вместе с Гронским поеду и я с целью использования собранного нами в Ростове-на-Дону материала в английской печати. Мне хотелось побывать в Англии и по личным мотивам, там у меня было много друзей, там находились мои научные работы и вещи, оставленные при отъезде из Лондона в Россию в 1914 г. у одного моего приятеля-англичанина.

Так кончилось наше первое парижское заседание делегации с моим участием.

Ахиллесова пята парижского Земгора

Надо прибавить, что если в политическом отношении стараниями Сазонова и всего посольства делегация была приведена в бездействие, а из-за инертности и мягкости Гронского не вступила в общение с европейской печатью, то в общественной жизни русской колонии в Париже она заняла известное место, становившееся все более и более значительным. Наш отель посещался русскими общественными и политическими деятелями, общение происходило и за завтраками, которыми делегация угощала своих гостей за общий счёт, и за обедами, и за чаями, подававшимися в номера в самое разное время. Завсегдатаями бывали члены парижского Земгора, профессора, члены Государственной думы, Государственного совета, партийные и общественные деятели. О наиболее интересных встречах и обедах, из которых вырос целый ряд эмигрантских учреждений весьма большого значения (так, например, здесь, в нашем отеле, зародились целые отрасли деятельности парижского Земгора, здесь возникла первая заграничная академическая русская группа, здесь же возобновила свою деятельность после приезда из Лондона П.Н. Милюкова кадетская партия, впоследствии распавшаяся, и т.д.), я не премину рассказать в своём месте.

Как-то так выходило, что наша американская делегация бессознательно отошла по духу от Америки и иностранцев и перешла к организации эмиграции. Говорю «бессознательно», потому что о близости последнего печального этапа вооружённой борьбы с большевиками на территории России никто не думал, и если в Париже занимались общественной деятельностью, то, с одной стороны, по инерции, по привычке к общению русских между собой и из-за жажды деятельности, а с другой — из-за почти полного отсутствия связей с французами и другими иностранцами. Кроме того, на парижской поверхности плавали какие-то русские деньги, другой вопрос — откуда они взялись. Были ли они бахметьевские или иного происхождения, не могу сказать.

Профессор Е.В. Аничков, первый председатель парижской академической группы и один из её инициаторов, хвастался тем, что он ни одной копейки «казённых» или «общественных» денег не получает, а всё зарабатывает личным трудом — уроками, журналистикой и т.п. Аничков был исключением, все остальные находились на каком-нибудь русском казённом или общественном «пайке». Своим трудом тогда, как правило, ещё никто не зарабатывал. Зато размах некоторых предприятий, например издательского дела, в парижском Земгоре был изумительный, русским писателям — Мережковскому, Бунину, Куприну, Алексею Толстому — выплачивались крупные суммы в виде авторского гонорара, и далеко не им одним. Таким образом, если не дипломатическая, то общественная роль нашей делегации была велика, хотя и не имела никакого отношения к САСШ.

Отмечу здесь, что все эти банкеты — трудно их назвать иначе — самого разнообразного характера, с хорошим вином (красным шампанским «Поммар муссе») добросовестно оплачивались членами делегации из своих личных средств, поровну между нами четырьмя (Гронский, Карцевский, Кривобок и я). Савицкий отдельно от нас участвовал в расходах, только если сам присутствовал на банкете или если банкет организовывался по решению всей делегации. Мы четверо несли поровну наши общеделегатские издержки, хотя Гронский получал жалованье значительно большее, чем мы, простые члены делегации, и казалось бы естественным, чтобы расходы на представительство падали на председателя если и не исключительно, то в большей мере. Но мы не протестовали, так как о деньгах тогда не думали, ожидая дальнейшего движения в Америку. Надо прибавить, что все мы были на ты и жили дружно.

На другой день мне открылась новая страница русского Парижа. Я говорю о парижском Земгоре в лице князя Г.Е. Львова и его верного помощника В.В. Вырубова, к которым я был приглашён на завтрак. Мы — Гронский и я — пунктуально в час дня были у князя Львова, занимавшего превосходную большую барскую квартиру около Елисейских полей, в которой жили он, В.В. Вырубов и М.А. Стахович, числившийся послом в Мадриде, но оттуда уехавший из-за дороговизны испанской жизни. Это был мой первый завтрак в Париже в русском доме, и после юга России, Константинополя и прочих убожеств я был поражён роскошью и барством — чисто русским барством — у князя Львова. Позже я слышал, что Львов перешёл на гораздо более скромную ногу, но тогда он