Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

Юрист от печати М. Н. Катков (1818–1887) вступил в соперничество в общественном оправдании и обвинении подсудимых не со стариками, а со следующим поколением – сорокалетними «отцами», юристами новой формации, представленными на процессе адвокатами и юристами из секретарской службы процесса, которую курировал Есипович. Катков был почти ровесником Есиповича – они учились в Московском университете во второй половине 1830-х годов. Всех членов группы «отцов» на процессе выделяла одна примечательная черта: будучи профессиональными юристами и получив соответствующее образование, все они претендовали на внимание читающей публики, а потому выступали с публикациями в печати. Так, сам Есипович, сделавший прекрасную карьеру по министерству юстиции, в начале своего пути, в 1859 году, написал большую статью «Литературная разработка и общая характеристика Соборного уложения 1649 года»[800]. Все привлеченные к делу Каракозова адвокаты печатались в газетах и журналах и были известны своей общественной деятельностью[801].

Из свидетельств Есиповича и из стенограммы процесса видно, что раскаяние подсудимых не смягчало стремления стариков-судей наказать подсудимых. Так, Карниолин-Пинский, только увидев первых одиннадцать обвиняемых на самом первом распорядительном заседании суда, сообщил Есиповичу, что их ждет виселица. Панин, чаще всего на процессе вспоминавший о Боге, выводил Есиповича из себя настойчивыми обвинениями подсудимых в лживости.

Возможно, такое недоверие и осуждение в отношении конкретных обвиняемых было связано с предвзятостью по отношению к нравственному облику нигилистов в целом. В русской литературе, в самого разного рода журнальных романах и повестях к этому времени уже прочно утвердился образ молодежи, сотрясающей общественные устои. При этом далеко не все литературные персонажи были такими идейными, как Базаров в «Отцах и детях» или Рахметов в «Что делать?». Зачастую, например, у Дружинина или позже у Авенариуса подчеркивались нравственные сомнения юных героев, когда было «страшно и совестно», но страшное побеждало совесть.

Милостивое снисхождение к личным обстоятельствам

Как видно из материалов дела, подсудимые стремились откреститься от сочувствия «противоправительственным» идеям. Они показывали, что общались с Ишутиным исключительно потому, что могли рассчитывать на материальную помощь Общества взаимного вспомоществования, деньги на которое давал друг Ишутина, богатый наследник Ермолов. Подсудимые свидетельствовали, что материальная зависимость от создателей кружка сопровождалась давлением с их стороны. Так, подсудимый Воскресенский сообщал, что Ишутин втолковывал членам кружка:

человечество погибнет, если за него не заступятся… потом он задавал вопрос, отчего мы бедные, мы ему отвечали: просто от того, что у нас нет средств, Ишутин на это говорил, что тому назад 300 лет помещики ограбили вас, следовательно теперь вы имеете право ограбить их[802].

Идеи о том, что члены ишутинского кружка должны «заступиться за человечество», сами при этом еле сводя концы с концами, адвокаты представляли как «легкомыслие» и «увлечение, свойственное юности». В целом несовершеннолетний возраст подсудимых в момент знакомства их с Ишутиным был наиболее частым доводом защиты. Он использовался даже в отношении тех, кого обвинение причисляло к ключевым фигурам ишутинского кружка. Недееспособность по возрасту адвокаты усиливали обращением к заслуживающей сострадания личной истории каждого обвиняемого.

Необходимость учитывать личные обстоятельства наиболее последовательно сформулировал защитник одного из основных обвиняемых, состоятельного дворянина Ермолова. Адвокат Петренко настаивал, что именно таким путем может быть реализована воля монарха утвердить «правду и милость» в судах:

Чтобы сделать безошибочную оценку действия, являющегося в виде преступления, необходимо оценивать не одну только фактическую сторону этого действия, но и те обстоятельства, которые, предшествуя ему, сделались впоследствии настоящей его причиною. Такой только анализ принесет несомненную пользу как для подсудимого, так и для самых судей тем, что приобретя верное убеждение в степени вины, они произнесут над ним суд не только правый, но и милостивый, исполнят священную волю нашего монарха, выраженную в указе от 20 ноября 1864 (курсив мой. – Т. Б.)[803].

В качестве таких обстоятельств адвокат приводил печальную историю жизни Ермолова:

Дворянин Петр Ермолов, сирота с юных лет. …в отсутствие родительской подпоры, без слова отца, воспринял нелепые идеи социализма и коммунизма. Некому было убедить его в несостоятельности этих идей. Доброе слово отца, которое могло быть им уважено, для него умерло. Другие все были ему чужие и потому не имели даже права на его доверие. По свойственному 17-летнему юноше тщеславию, Ермолов желал отличиться перед товарищами. Он стал хвастать либерализмом… и потому говорил иногда то, что сам никогда не сделал.

Подпав под влияние совершеннолетнего Ишутина, который был на пять лет старше, несовершеннолетний Ермолов оказался «вовлечен в преступления». Этому способствовало «легкомыслие 20-летнего юноши, недостаточное понятие о важности лежавших на нем обязанностей». Затем адвокат перечислял, на что именно Ермолов давал деньги Ишутину из своего состояния: «на устройство швейни, школы для мальчиков и освобождение Чернышевского, чтобы он мог за границей издавать журнал с социалистическими идеями. …Приобрел шрифт, чтобы основать типографию, чтобы печатать сочинения Луи Блана».

Помимо перечисленных действий, которые суд признавал преступными, адвокат Петренко приводил и другой немаловажный факт: Ермолов вместе с другим участником ишутинского кружка Странденом ездил в Петербург, чтобы остановить Каракозова, которого товарищи заподозрили в подготовке преступления. Они угрожали донести на него, что требовалось по закону, но, поверив честному слову Каракозова, не стали ничего сообщать властям. Повторную попытку покушения Ермолов уже не успел предотвратить, потому что слишком поздно узнал о ней.

Подводя итог своей речи, защитник Ермолова признавал:

Все вышесказанное очень мало представляет данных к оправданию Ермолова. …С крайним сожалением я должен сознаться, что и эти немногие данные лишены будут своего значения при строгом взгляде судей на проступки Ермолова. А потому я ходатайствую перед Верховным уголовным судом о замене в настоящем случае строгого взгляда взглядом милостивым (курсив мой. – Т. Б.)[804].

Дальше адвокат конкретизировал, как именно милость судей с помощью статей из Уложения о наказаниях может облегчить участь Ермолова:

Неужели же эти душевные страдания, эти непритворные слезы, почти не сходящие с его глаз, не искупят хотя части проступков, совершенных не по врожденному к ним стремлению, а чрез стороннее влияние на молодой и неопытный ум… Нет, я не могу допустить этой безотрадной мысли, и на основании 148 ст., 2 и 4 пункта 134 и 131 ст. Уложения о наказаниях, предавая несовершеннолетнего преступника родительской власти Верховного Суда, осмеливаюсь надеяться, что с ним будет поступлено так же, как поступил Евангельский отец с заблудшим, но раскаявшимся своим сыном[805].

Как видим,