Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

На этом фоне особенно интересны те, кто вели себя на процессе не как «дети», а как взрослые люди, всецело принимая на себя ответственность за свои действия и не признавая своей вины. Материалы судебного дела каракозовцев, в которых подсудимые давали развернутые объяснения своих идей, дают ясную картину принятых ими на себя обязательств. Из протоколов допросов вырисовывается намерение просвещенной молодежи помогать развитию общества из чувства ответственности перед народом. Об этом говорили не только слова их объяснений, но и дела лидеров московского кружка Ишутина. В 1864 году Ишутин, Каракозов и Ермолов приняли деятельное участие в открытии школы для малообеспеченных мальчиков (школа П. А. Мусатовского), в которой они и преподавали в течение учебного года, с ноября 1864-го по июнь 1865 года.

Суд по совести над блудным сыном и ускользающая милость

Покушение на царя-освободителя потрясло Россию и поколебало основы еще только формирующегося состязательного суда. Впервые в российской истории стрелявший в монарха террорист получил право на юридическую защиту по новым правилам дарованной монархом судебной реформы. Это право ясно поставило вопрос об ответственности общества, участвовавшего в суде над Каракозовым и его предполагаемыми сообщниками в разных ролях – обвинителя и защитника. На длительных заседаниях суда над каракозовцами в сентябре 1866 года в доме коменданта Петропавловской крепости участие адвокатов обозначило нечто кардинально новое – первую в российской истории попытку примирения общества с обвиняемыми в противоправительственной деятельности. Вина и ответственность получили специфическое практическое понимание, продиктованное «филантропической тенденцией», которая была связана с влиятельными образами, почерпнутыми из печати. Разрабатывавшийся в литературе конфликт «отцов и детей» на процессе Каракозова разрешался христианским прощением отцом блудного сына.

Наиболее отчетливо аллюзия на притчу о блудном сыне прослеживается в разных источниках вокруг фигуры Каракозова. В своих воспоминаниях о ходе процесса Есипович передавал свое удивление по поводу странного поступка председателя суда Гагарина: неизвестно зачем и не согласуясь с правилами судебной процедуры, Гагарин вызвал в судебную залу Каракозова и в присутствии секретаря суда Есиповича сообщил ему, что государь не удовлетворил прошение Каракозова о помиловании, но простил его как христианин. Есипович на этот счет замечал, что, возможно, более человечно было бы не лишать Каракозова надежды на помилование до последнего момента.

Этот упрек в жестокосердии Гагарина основан скорее на рациональном, чем на религиозном понимании сути прощения. Факт христианского прощения в глазах верующего человека, признавшего свою вину, был важной душеспасительной милостью. О том, что в случае Каракозова именно так и произошло, писал в своих воспоминаниях адвокат Стасов. Он утверждал, что никогда больше в своей жизни не видел так страстно молившегося человека, каким он запомнил Каракозова в часовне при комендантском доме перед заседанием с оглашением приговора[830].

То, что Каракозов по своей воле и по общему пониманию ситуации разыгрывал роль блудного сына, можно увидеть в очень интересном документе, сохранившемся в архиве коменданта Петропавловской крепости. В нем рукой приставленного к нему священнослужителя Полисадова были изложены пункты, озаглавленные как «последние чувстовования»[831]. Первым пунктом в этом объяснении от лица Каракозова говорится: «Я умираю с благодарением богу». Затем излагается история покаяния, написанная в рамках притчи о блудном сыне: «После лет детства и невинного отрочества, возмужав, отверг доброе и избрал лукавое… но Бог через сие мое преступление явил милость свою, даровал мне средство спасения в покаянии»[832].

Затем Каракозов обращался к родителям и просил их прощения. Но перед этим он обращался к монарху:

из глубины кающейся моей души умоляю прежде всего, чтобы всемилостивейший государь император даровал мне недостойному христианское всепрощение… и тем возвратил моей совести мир[833].

Так, после раскаяния во «всех неправдах против твоего (царского) Закона», Каракозову было даровано христианское прощение монарха и совести блудного сына возвращался мир. Вообще христианская миссия суда по совести над несостоявшимся цареубийцей, кажется, была важной частью этого необычного процесса. Частная милость императора как христианина лежала в особой плоскости расследования и суда над Каракозовым и всеми остальными подследственными. Из материалов дела известно, что некоторые из них сознавались именно после священнического увещевания. Тем интереснее, что совесть не должна была держать ответ перед стражами порядка. На это указывает запись коменданта крепости Сорокина о том, что «на вопрос Гр. Шувалова (шефа жандармов. – Т. Б.) к протоиерею Полисадову, что говорил преступник Каракозов, тот отвечал, „что он как духовное лицо не в праве говорить“»[834].

По итогам состязательного судебного следствия обвинитель Замятнин отказался от обвинительного акта в отношении четырех подсудимых и в соответствии с формулой ст. 740 Устава уголовного судопроизводства «заявил о том Верховному Уголовному Суду по совести». Еще один человек был оправдан. Три требуемых обвинением смертных приговора суд сократил до двух – Каракозову и Ишутину. Худяков был признан виновным, но его не приговорили к смертной казни. Смертный приговор Ишутину был заменен на более мягкую меру наказания, и казни подвергся только тот, кто стрелял и был схвачен «народом». Как видим, это небывалое дело показало новое значение суда как места действия закона и совести. Соединив закон и совесть, суд стал претендовать на служение «высшей справедливости». Именно о ней, апеллируя к библейским заветам, стали говорить подсудимые и адвокаты на процессе каракозовцев, которых обвиняли в самых страшных преступлениях против государства.

Выстрел в гаранта общего для всех порядка – императора – создал специфический контекст для понимания ключевых понятий Судебной реформы: совести, вины и ответственности. Особенно проблематичным для современников стало осмысление вины и ответственности в частном и публичном ракурсах. Мы уже затрагивали эту тему, рассматривая отношение в обществе того времени к работам Луи Блана: частное чтение смелых французских теорий еще не было основанием для обвинения, а вот общественно-значимые проекты вокруг этого чтения уже становились уликой для обвинения в покушении на основы государственного строя.

Суд над Каракозовым и его товарищами стал серьезным вызовом обновленному правосудию. Он со всей очевидностью показал, что новый гласный суд вершится с опорой на влиятельные художественные образы и старые судебные амбиции читающей публики. Вместе с введением состязательного процесса литература получила возможность реализовать себя на суде в морализаторских крайностях гласного правосудия с участием защитников[835]. Судебный процесс по делу каркозовцев показал опасность новой тенденции морализаторства в правосудии – уже в 1866 году справедливость судебного процесса стала подразумевать милостивое снятие ответственности.

В исключительном случае покушения на монарха сценарий если