Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

становления «новой женщины» Чуйкин умертвил мужа и детей своей героини и оказался на скамье подсудимых. Фантастическая «Натурщица» вполне реалистично изображала, как работала «авторская власть» Чуйкина и как он был осужден за это «верховным судом общественной совести».

С этой точки зрения особый интерес представляет подробная художественная проработка образа могущественного «верховного суда общественной совести» в повести. Это понятие потом будут применять, описывая суд присяжных, поэтому важно зафиксировать, что впервые в российском публичном дискурсе оно, по всей видимости, появилось в тексте Ахшарумова на страницах февральской книжки «Отечественных записок» 1866 года. В это время Достоевский уже работал над своей драмой «убийства по совести». То, что проблематика совести была центральной для Ахшарумова, как и для Достоевского, становится ясно из отзыва Ахшарумова на «Преступление и наказание», который мы рассмотрим позднее.

Синхронное обращение к совести в двух новаторских драмах 1866 года не было случайностью. Ровесники, выходцы из одного круга – Николай Ахшарумов[859] был братом Дмитрия Ахшарумова, осужденного вместе с Достоевским по делу петрашевцев, – Достоевский и Ахшарумов видели в этических конфликтах современности опасную игру воображения. Оба разоблачали те опасные перевоплощения, которые могли провоцировать в людях разные новые идеи. Эту мысль Достоевский вкладывал в уста следователю Порфирию Петровичу, когда тот разъяснял Раскольникову теоретическую причину убийства старухи-процентщицы:

Тут дело фантастическое, мрачное, дело современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое; когда цитуется фраза, что кровь «освежает»; когда вся жизнь проповедуется в комфорте. Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце[860].

Почти двадцать лет спустя после казни петрашевцев сорокашестилетний Ахшарумов и сорокапятилетний Достоевский синхронно обратились к книжным мечтам «новых людей» о «свежести» преступлений. Связь их литературных произведений с разворачивавшейся Судебной реформой авторитетно подчеркнул, уже после смерти писателя, А. Ф. Кони, назвав прозу Достоевского «великим делом для нового российского правосудия». Кони писал, что благодаря Достоевскому всем стала понятна необходимость исследовать преступление как «душевное проявление»[861].

Смысл такого исследования в контексте Судебной реформы был очевиден: до реформы доказанный факт совершения преступления почти автоматически подразумевал вину обвиняемого, осуждение и наказание. Теперь же вопрос о вине подсудимого рассматривался более широко. Новый формат судебного процесса – публичность, обязательность судебной защиты и обращение к совести присяжных – требовал исследования вопроса о действии преступной воли подсудимого. Такие факторы, как воздействие на него внешней среды и состояние его души, теперь стали влиять на понимание вины. «Преступление и наказание» и «Натурщица» были своеобразными мыслительными экспериментами, в которых делалась попытка показать, как могла инструментализироваться совесть для выяснения истины и восстановления нарушенного порядка.

Сопоставляя «Натурщицу» и «Преступление и наказание», можно увидеть, как Ахшарумов и Достоевский, пострадавшие от жестокости приговора петрашевцам в 1849 году, откликались на новую реформаторскую повестку суда. В своих произведениях они моделировали возможные сценарии реализации дарованных царем прав и учреждений. Воля одного и группы, личная и общественная совесть – вот злободневные понятия, которые новаторски разрабатывали Достоевский и Ахшарумов, подготавливая публику к грядущему реальному обсуждению преступлений и ответственности за них в обновленных судах. Так как «Натурщица» не относится к широко известным произведениям, то мы начнем с ее сюжета, делая акцент на проблематике ответственности, правды и совести.

«Юридическая фикция» Ахшарумова

Николай Ахшарумов был публицистом, близким другом одного из разработчиков судебной реформы Д. А. Ровинского (Ахшарумов умер в его имении). Возможно, благодаря разговорам с Ровинским в «Натурщице» герой-нигилист (образ весьма популярный в то время в литературе) оказался на в Санкт-Петербургском верховном суде общественной совести. Главный герой Чуйкин, молодой писатель «нового направления», изображен весьма схематично, как мрачная личность нигилистического типа. Про него мы узнаем:

Он самолюбив и если заметит, что вы его разрабатываете, то вы от него не добьетесь ни слова правды, но с человеком, который раз приобрел его доверие, он говорит охотно и порой откровенно до гадости[862]. (Курсив мой. – Т. Б.)

Обратим внимание на глагол «разрабатываете». В то время, когда науки и искусства, по словам «Современника», стали разрабатывать «тайну о человеке», литератор Чуйкин «разрабатывает» других, сам при этом оставаясь закрытым. Его собственные мотивы не вполне ясны. Лежащий в основе повести конфликт состоит в том, что героиня поднимает бунт против создавшего ее автора, а верховный суд общественной совести по ее иску «разрабатывает» самого Чуйкина, признает его виновным и осуждает.

Вся повесть Ахшарумова – по сути, следствие, переходящее в судебный процесс. Суд над писателем как фабула повести начинается с описания героя с помощью свидетельств о нем его знакомых, которые, как мы понимаем, гипотетически могут быть приложены к «делу» Чуйкина. Сам же рассказчик, от имени которого ведется повествование, выступает в роли незримого судьи действий, мыслей и чувств своих героев, а свой рассказ он называет изложением «фактов», что соответствует представлениям натуральной школы о миссии писателей – изображать факты действительности.

Таким фактом для читателя становится фантастическая связь Чуйкина с Алищевой. Если описание Чуйкина, составленное из отзывов, является довольно подробным, то про Алищеву рассказчик сообщает очень коротко:

в наружности ее не было ничего миловидного или блестящего, ничего с первого раза привлекательного или отталкивающего; это был просто тип сильной, породистой женщины. Чуйкин знал эту женщину – это была Елена Григорьевна Алищева, жена статского советника Василия Ивановича Алищева и мать двух детей[863]. (Курсив мой. – Т. Б.)

Тип имеет имя и потому становится героиней. Однако рассказчик, подчеркивая, насколько загадочен Чуйкин и типична Алищева, к удивлению читателя, именно ее делает основной движущей силой в повести. Это становится понятно, когда, встретив Чуйкина, она обращается к нему с требованием, чтобы тот «или делал дело, или оставил ее покое»[864]. Как выясняется, они приятельствуют, а дело, о котором идет речь, – это повесть Чуйкина, которую он уже начал было публиковать, но работа застопорилась. В этом он обвиняет Алищеву, точнее, ее «консерватизм» и неготовность к новому. Говоря о том, что вокруг Алищевой все мертвое, он требует, чтобы она двигалась к новому «в интересе великого исторического движения». Алищева отвечает, что дети ей дороже, чем его «писательский интерес», на что Чуйкин грозит, что переделает ее характер и тогда другая женщина вступит в ее права, а также намекает, что дети Алищевой могут пострадать.

Алищева упрекает его за такое «насильство», но Чуйкин настаивает, что ее дети пострадают, если она не выберет новый путь:

Они двадцать раз проклянут свое глупое воспитание и свою обстановку и вашу трусость, которую они