"Всего я и теперь не понимаю" - Александр Гладков

Сейчас у меня самый трудный этап работы — кончается восторг выдумывания, я уже плыву, но едва отплыл от берега, а противоположный берег еще не виден.

Еще нет веры, что доплыву...

Храм Николы Набережного в Муроме. Современное фото

13 ноября

<...> Днем в Москве мама. В первый раз сказал ей про пьесу.

На улицах вывешен приказ, обязывающий всех, признанных негодными к военной службе, перерегистрироваться. Это касается и меня <...>

15 ноября

Вчера Молотов выехал из Берлина. Коммюнике кратко сообщает, что по всем вопросам достигнуто взаимное понимание. Во время торжественного ужина в берлинском полпредстве англичане устроили бомбежку, и хозяева вместе с гостями до утра просидели в подвале <...>

18 ноября

Сегодня в «Правде» напечатано фото: Молотов и Гитлер. Гитлер, чуть наклонясь, с любезным видом держит Молотова за локоть. Молотов неопределенно и смущенно улыбается. Эдакие Мефистофель и Фауст. Лицо у Гитлера неприятное, усики щеточкой, но волосы приглажены. Знаменитого вихра, знакомого по сотням шаржей, нет. В Москве это фото произвело сенсацию. Москвичи рвали газету из рук друг у друга <...>

19 ноября

<...> Днем у меня Гришка Мерлинский <...> Я прочел Грише начало 1-го акта. Он сказал, что это «блестяще». Но, увы, это не так!

Он советует мне переделать мою «Красную площадь» на материал финской войны. Это не так уж глупо <...>

Он же рассказывает, что есть слух, что Кольцов жив и осужден на 5 лет. Еще передает слух, что на финском фронте погибли Громов и Коккинаки45. Будто бы Коккинаки сбросил бомбы на своих и, узнав об этом, застрелился. Но это малоправдоподобно. Записываю это только потому, что этот слух очень широко идет по Москве.

20 ноября

Страшно недоволен собой. Мало работаю и много отдаю времени бабам и пр. Мучаюсь угрызеньями совести <...>. Для начала хочу заставить себя закончить к воскресенью 1-й акт <...>

Тепло и сухо. +4 градуса.

В №16 «Литературного обозрения» напечатана рецензия С.Нельдихена46 на книгу стихов Шефнера. Жив, курилка! Где он был эти годы? Я уверен был, что он сгинул в лагерях. Я познакомился с ним, когда был завлитом у Хмелева, и он принес пьесу о Козьме Пруткове, очень неудобоваримую и нелепую. Он приходил ко мне осенью 1935 года в мою комнатенку на Мало-Афанасьевском и рассказывал мне часами о Цехе Поэтов в начале революции, о смерти Гумилева и пр.

21 ноября

А.К.Гладков с матерью Т.А.Гладковой. 1957

Умер Владимир Александрович Пяст, друг А.Блока, приятель Мейерхольда, автор интересных мемуаров, поэт и знаток стиха. Он принимал некоторое участие в работе над «Борисом Годуновым» в ГосТИМе, составив для Мейерхольда ритмическую партитуру47. Я счастлив, что немного знал его, что видел и слышал А.Белого — и этим как бы коснулся уже ушедшей в историю эпохи «символистов». Последние годы Пяст жил трудно, временами нищенски редкими гонорарами за переводы. Мне иногда казалось, что В.Э. выдумал нужду в этой «ритмической партитуре», чтобы как-то поддержать Пяста. Но сам В.Э. относился к нему с любовной иронией и часто подсмеивался над пястовским непрактицизмом, витанием в облаках, его церемонной вежливостью и чопорностью и пр.

22 ноября

<...> Целый день работаю и, кажется, довольно успешно, хотя бы по количеству, если не по качеству.

Ложусь поздно. Алла звонит и хочет придти, но я чуть ли не впервые говорю ей, что буду работать, что она принимает со священным трепетом.

Ох, не знаю, чем кончится эта вдруг упавшая на меня любовь милой, прямой, открытой девушки. Чего только не наговорила мне она за этот месяц. Я целовал ее, сделал ее женщиной, научил «науке страсти нежной», но ни разу не сказал ей, что я ее люблю <...> Но с ней лгать нечестно, потому что она сама не лжет. Пока у нее на глазах шоры своего чувства. Она им ослеплена. Но что будет дальше?

23 ноября

Сегодня в 2 ч. дня радио сообщило, что Румыния тоже присоединилась к союзу трех держав (их уже 5 теперь: Германия, Италия, Япония, Венгрия, Румыния). Еще вероятно присоединенье Словакии, Испании, Виши48. Это всё зловеще похоже на военное окружение СССР. Сегодня утренние газеты печатают опровержение ТАСС того, что будто бы СССР заранее знал и одобрил вступление в «Союз трех» Венгрии, как сообщили немецкие газеты <...>

24 ноября

<...> В Москве слух о готовящейся денежной девальвации. Закрыто несколько институтов: в том числе Промакадемия и Академия им. Сталина. Букинисты жалуются, что упал спрос на книги. Несколько букинистических магазинов даже закрылось. Книги, еще недавно продававшиеся только «по блату», свободно лежат на прилавках. Лучшими покупателями стали военные. Теперь это самая зажиточная часть населения. У них теперь самые высокие оклады, ордена, пестрые мундиры, ощущенье своего превосходства и значительности. В этом тоже чувствуется что-то зловещее — ведь, если начнется война, армия принесет страшные жертвы родине. <...>

26 ноября

<...> Алла выдержала экзамены в ГИК <...>

28 ноября

<...> Вечером на репетиции «Месяца в деревне». Бинникова посадили в тюрьму за прогул. Сильва поступила в Театр одноактной пьесы. Валя С. неожиданно весело со мной поздоровалась. Нюся ведет себя тактично. После репетиции ухожу вместе с Аллой и заходим на часок ко мне. Она нынче грустная. Называет себя неудачницей. «Я тебя люблю, а ты меня нет...» Я говорю, что для меня в 28 лет «любовь» штука более сложная и непонятная, чем для нее. Сегодня только целовались. Проводил ее и ночью долго читал «Историю Византии» Левченко.

Ночью еще очень тепло. Почти сухо. Южный ветер.

Ночью вдруг (в час) звонок Аси. Она опоздала на поезд и хочет зайти (я когда-то шутливо звал ее, если она опоздает). Едет ко мне долго (метро тоже нет уже), и я встречаю ее у Гоголя49. Где мои благие намерения? И вот золотоволосая, пухленькая Ася, соловьиный бред загорянских ночей, с ее низким, хрипловатым смешком, целующаяся до синяков, неутолимая в объятиях и неожиданно застенчивая между ними — у меня. Мне с ней очень хорошо, и мы оба почти не спим всю ночь.

29 ноября

Н.Р.Эрдман. 1950-е годы

Ася уходит очень рано, в половине седьмого. Ведь ей на работу. Я валяюсь и немного сплю до двенадцати.