Иван Грозный - Сергей Эдуардович Цветков

преждевременное одряхление, в нем уже не было прежней решимости и горячности: тяжелая рука Стефана Батория согнула его непокорную княжескую выю не хуже руки Грозного. Предвидя, что детям его не видать Ковельского и других пожалованных ему имений, он падал духом и в завещании поручал свое осиротелое семейство королю, умоляя его защитить жену и детей от обид и несправедливых притязаний и этим вознаградить верную, доблестную и правдивую службу своего наименьшего и подножнейшего слуги. Таковы были последние титулы князя Ярославского и Ковельского!

Курбский умер между 6 и 24 мая 1583 года. Как он и предвидел, Ковельское имение у его потомков было отнято, хотя литовские поместья оставлены. Его сын Дмитрий перешел в католичество, внуки отличились в войнах Речи Посполитой с казаками и шведами. Род Курбских угас около 1777 года. В официальных грамотах эта фамилия в последний раз упоминается в 1693 году, «когда князю Александру, сыну Борисову Курбскому учинено наказание: бить кнутом за то, что жену убил». Буйная кровь князя Андрея так и не успокоилась в его потомках.

Любовь обыкновенно слепа, ненависть, как правило, прозорлива. В своем ожесточении Грозный и Курбский, царь и боярство, доспорились до пророчеств и предсказали друг другу обоюдную гибель. В послании 1579 года, напомнив царю гибель Саула с его царским домом, Курбский продолжил: «Не губи себя и дому твоего… облитые кровью христианской исчезнут вскоре со всем домом». Иван ответил исторической угрозой боярству: «Когда бы вы были чада Авраамовы, то и дела творили бы Авраамовы; но может Бог и из камней воздвигнуть чад Аврааму».

И рече царь: да будет!

И бысть.

Глава 4. ОПРИЧНОЕ СИТО

Едет царь на коне в зипуне из парчи,

А кругом с топорами идут палачи!

Его милость сбираются тешить:

Там кого-то рубить или вешать.

И во гневе за меч ухватился Поток:

— Что за хан на Руси своеволит?

Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог!

То отец наш казнить нас изволит!»

А.К. Толстой.

Песня о Потоке-богатыре

В конце 1564 года Москва была встревожена странными, небывалыми событиями. Царь объявил вельможам и духовным, что поскольку многие не желают видеть его на царстве и злоумышляют на его жизнь, то он решил отречься от престола и передать правление всей земле. Передавали, что с этими словами Иван сложил с себя венец и царское одеяние. Разнесся слух, будто царь намерен уехать из столицы, а куда — неизвестно. Иван тем временем разъезжал по церквям и монастырям, молился и во дворце перед образами, которые отовсюду привозили к нему. Наконец 3 декабря в Кремле появилось множество саней; царские слуги начали укладывать в них церковную утварь и драгоценности. Однако было видно, что на этот раз царь готовится не к обычной богомольной поездке — уж очень велик был санный поезд: около 4000 повозок. Митрополиту Афанасию велено было служить обедню в Успенском соборе. После литургии Иван подошел под митрополичье благословение, допустил к своей руке бояр, затем вышел из собора и сел в сани с царицей и двумя сыновьями. На всех нашла оторопь, никто не смел спросить у царя объяснений. Поезд тронулся. С собой царь увозил свою казну и всю московскую «святость»: иконы и кресты, «златом и камением драгим украшенные», золотые и серебряные церковные сосуды. Царя сопровождали его любимцы — Алексей и Федор Басмановы, князь Афанасий Вяземский и другие; кроме того, царскую свиту составили отобранные поименно дворяне и дети боярские, которые явились в Москву с семьями и в полном вооружении — «с людьми и с конями, со всем служебным нарядом».

Похоже было, что и сам Иван не знал толком, куда он едет. Его «скитания» длились целый месяц. Царский поезд выехал из Москвы в южном направлении — к селу Коломенскому, в котором остановился на две недели. Затем царь круто повернул на север и, объехав столицу, на несколько дней задержался в селе Тайнинском. И только после этого он через Троицу отправился в Александровскую слободу, где и обосновался окончательно.

В Москве между тем не знали, что думать, и томились тяжелыми предчувствиями. Недоумение продолжалось целый месяц, до 3 января 1365 года, когда царский гонец доставил в столицу две государевы грамоты. Одна предназначалась митрополиту и думе. В ней царь исчислял вины бояр, начиная со своего малолетства, обвинял их в корыстолюбии, нерадении, измене, а духовенство — в ходатайстве за изменников, благодаря чему он, государь, ничего не может поделать с изменниками: едва он захочет «понаказать» боярина, как духовенство, «сложась» с думой, берет опального под свою защиту; и наконец объявлял, что, «не хотя их многих изменников дел терпети, оставил свое государство и поехал, чтобы вселиться, где его государя Бог наставит», а на думу, дворян, дьяков, епископов, игуменов и прочие светские и духовные власти положил свою опалу.

Другая грамота была обращена к посадскому населению — «православному христианству града Москвы» — и читалась принародно. В обличительной части она повторяла предыдущую, но заканчивалась иначе: царь заверял, что на простой народ у него «гневу… и опалы никоторые нет».

Возбужденная толпа купцов и посадских людей бросилась на митрополичий двор. Все были в ужасе: идет война с Литвой, с юга наседают татары, а государь оставил государство! Что же будет с православным христианством?

— Государь нас покинул: мы погибаем! — кричали они. — Кто спасет нас теперь от нашествий врагов? Мы остались, как овцы без пастыря!

Духовенство, бояре, дворяне, приказные были потрясены не меньше простых людей.

— Пусть царь не оставляет государство, — говорили они митрополиту, — пусть казнит своих злодеев. В животе и смерти волен Бог и государь! Мы все своими головами пойдем с тобой бить челом государю и плакаться.

А народ подхватывал:

— Мы за волков и хищных людей не стоим! Пусть только царь укажет нам своих лиходеев и изменников — мы сами их истребим!

Титулованные противники Грозного не осмелились поднять голос в защиту «изменников». Тут же начали формировать посольство в Александровскую слободу. Угроза беспорядков заставила митрополита Афанасия остаться в Москве, чтобы «беречь» столицу, в которой царил хаос: суды, приказы, караульни опустели. Вместо него посыльных от духовенства возглавили Новгородский архиепископ Пимен и Чудовский архимандрит Левкий — оба давние потаковники и «ласкатели» царя. Во главе боярского посольства встали руководители думы — бояре князь Иван Дмитриевич Бельский и князь Иван Федорович Мстиславский. С ними бить челом и плакаться отправились многие купцы и посадские.

Едва московское посольство подъехало к Александровской слободе,