Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Мартин Малиа

есть на рынок) и «запятнанного кровью» посредника в процессе получения прибыли с целью накопления капитала — денег. Следовательно, конкретная программа «эмансипации человека» у Маркса — тотальный «некапитализм», и никак не меньше.

Необходимо настаивать на данном факте, ибо многие комментаторы отказываются его признавать, утверждая, будто Маркс, в отличие от социалистов-«утопистов», предлагал не картину будущего, а лишь «научное» знание законов истории. Причина столь странной близорукости, конечно, в том, что, как только Сталин реализовал эту самую программу с помощью массового насилия, многие представители Запада от неё отшатнулись, либо предпочитая верить, что какой-нибудь другой большевик построил бы лучший социализм, либо трактуя Марксову доктрину исключительно как критику капиталистического общества, примером чему служит «марксизм без пролетариата» Франкфуртской школы. Таким образом, ещё один важный вопрос марксистской практики: приведут ли инструментальные средства тотального «некапитализма» на деле к нравственным и рациональным результатам?

И теперь стоит только его задать, чтобы увидеть: в системе Маркса столько противоречий, что её невозможно когда-либо претворить в жизнь полностью. На это нужно обратить особое внимание, иначе нельзя постичь историческую судьбу марксизма в России и Китае. Неосуществимая доктрина неизбежно приносит поразительные сюрпризы при попытке действовать в соответствии с ней.

Величайший сюрприз такого рода, несомненно, преподнёс Красный Октябрь. Часто говорят, будто большевистская революция стала развиваться в направлении деспотизма, так как Россия «ещё не созрела для социализма» и ленинский вариант марксизма был «неортодоксальным», очевидно, подразумевая, что если бы в России следовали «ортодоксальному» марксизму, то революция прошла бы по всем правилам. Но ни одна страна никогда не созреет для заведомо неосуществимого социализма в Марксовом понимании.

То же самое относится к социализму в трактовке большинства социал-демократов II Интернационала. Часто забывают, что максимализм «Манифеста» Маркса (где о насилии, впрочем, прямо не говорилось) стал доктриной ведущих партий Интернационала, как только пользующиеся большим престижем германские социал-демократы включили его в Эрфуртскую программу 1891 г., — тогда впервые во главе крупного рабочего движения встали интеллектуалы-марксисты. Правда, оказалось, что большинство партий, входящих в Интернационал, не готовы действовать согласно своей официальной доктрине, но они сами этого не знали до 1914–1918 гг.

Дилеммы II Интернационала

Внутренние несоответствия марксизма неизменно обострялись в условиях разнообразных европейских «особых путей», различных комбинаций «старого режима» с индустриализацией. К 1870–1880 гг. индустриальное общество с атлантического Запада распространилось по всей Центральной Европе, а после 1890 г. пришло и в Россию. Одновременно после трагического падения Парижской коммуны в 1871 г. стало возрождаться социалистическое движение, почти уснувшее в Европе с 1848 г. (Парижская коммуна 1871 г. не означала настоящей революционной вспышки. Она представляла собой последний вздох, случайность, причиной которой послужила Франко-прусская война, и носила гораздо более якобинский и патриотический, чем протосоциалистический характер. Но она оставила после себя могущественный миф для «следующего раза».) В 1889 г., в столетнюю годовщину Французской революции, в Париже был учреждён II Интернационал. И у постоянно увеличивающегося мирового сообщества рабочих появилась перспектива увидеть столь долгожданное пришествие социалистического 1789 г.

Вместе с тем всеобщее или почти всеобщее избирательное право даже при псевдоконституционализме в Германии и Австрии позволяло социалистическим партиям входить в парламент и содействовать реформам, хотя и не «социалистическим», но всё же приносившим пользу рабочим. При подобных обстоятельствах, наконец, сложилось крепкое профсоюзное движение. И эти изменения показали, во-первых, что капитализм может не порождать растущее «обнищание» рабочих, а, наоборот, повышать уровень их жизни, во-вторых, что при проведении парламентской реформы необходимость революции отпадает.

Кризис марксизма II Интернационала достиг наибольшей остроты в противоречивых условиях Германской империи, которая превратилась в европейского индустриального гиганта, оставаясь наполовину «старым режимом». В 1898 г. Эдуард Бернштейн сделал откровенно реформистские выводы из реальной практики германской социал-демократии в течение десятилетия после Эрфурта. Он заявил, что Маркс был неправ насчёт обнищания и развития революционного сознания среди рабочих, и заключил, что в социализме «движение — всё, цель — ничто»[290].

«Ортодоксальное» большинство социал-демократов во главе с Карлом Каутским вполне обоснованно осудили такую позицию как «ревизионистскую». Каутский, впрочем, и сам кое-что пересмотрел, утверждая, что в действительности парламентская демократия стала заключительной стадией логического хода истории и социализма можно достичь посредством выборов. Но следует подчеркнуть: под «социализмом» Каутский имел в виду не то, что сейчас мы понимаем как «демократический социализм» (государство всеобщего благосостояния, обеспечивающее защиту «от колыбели до могилы»), а Марксову максималистскую цель построения «некапитализма». Поэтому ортодоксальную позицию лучше назвать программой «эволюционной революции».

Отметим также, что эта революция предполагалась в достаточно далёком будущем (социал-демократическая «программа-максимум»), ибо не надо забывать: во времена Каутского Центральная Европа непоколебимо оставалась псевдоконституционной. Непосредственной задачей социал-демократов (их «программой-минимум») была борьба не только за улучшение жизни рабочих, но и за демократию, которой «буржуазия» не добилась в 1848 г., — неудачу усугубил тот факт, что при Бисмарке либералы Германии отказались от своего «естественного» конституционалистского призвания ради национального объединения под эгидой полуавтократической Пруссии. Таким образом, на окольном германском «особом пути» первоочередная роль марксизма заключалась в том, чтобы заявить претензии на территорию демократии, от которой отказалась буржуазия, и взять на себя лидерство в политической борьбе с политической отсталостью Германии.

Именно эта двусмысленная доктрина «эволюционной революции» в следующие полвека будет известна на Западе под наименованием «ортодоксального марксизма». Надо отметить, что «ортодоксальные» марксисты, даже обладая подавляющим большинством в парламенте, никогда не осмеливались переходить к выполнению своей программы-максимум. И они имели все основания для такой сдержанности: экспроприации, необходимые для осуществления социализма как «некапитализма», привели бы только к сопротивлению и гражданской войне (наглядный пример — судьба Сальвадора Альенде, верившего, что, получив 51% голосов, сможет без боя установить в Чили социализм в стиле Кастро). Поэтому на практике теория эволюционной революции, отстаиваемая ортодоксальными социал-демократами, оказалась столь же утопической, как изначальная Марксова теория революционного «большого взрыва».

Поражение «ортодоксальному» марксизму II Интернационала нанесла Первая мировая война. Во-первых, война окончательно дискредитировала революционность социал-демократов Каутского. Её начало убедительно продемонстрировало, что они — не более чем реформисты, притом ограниченные рамками патриотизма. А её окончание с разгромом Германии наконец привело этих «марксистов» к власти в Веймарской республике, но теперь под началом профсоюзного лидера и партийного бюрократа Фридриха Эберта, которого даже реформистом вряд ли можно назвать. Тем не менее социал-демократы продолжали настаивать, что их движение — единственно правоверное, хотя к тому времени оно подозрительно напоминало «мелкобуржуазную демократию», которую всегда порицал Маркс. И как только программа-минимум социал-демократов, «буржуазная демократия», была без особых усилий достигнута благодаря падению монархии в 1918 г., их максимальная утопия испарилась, уступив место реформизму в русле «государства всеобщего благосостояния». Однако