Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

class="p1">На следующий день ещё раз осмотрели башню, где должна будет помещена бомба. Проверили и подготовили автоматику, снова прошли кабельную линию подрыва.

И в 3 часа ночи 29 августа…

Ночи, в которую никто не спал…

…Анатолий Мальский, битый и заслуженный директор завода вооружений в войну, ныне начальник завода № 2 КБ-11, лично снаряжавший ядерный заряд капсюлями-детонаторами, и Владимир Алфёров с помощниками осторожно вложили готовый заряд в Бомбу. Закрыли корпус.

В 4 часа утра 29 августа, после опечатывания системы автоматики и разъёмов на подрывной линии, Щёлкин, получив разрешение Берии и Курчатова, распорядился вывозить Изделие из сборочной мастерской. Бомбу выкатили по рельсовому пути и установили в клети грузового подъёмника башни.

Здесь в дело вступила следующая инстанция – начальник полигонов КБ-11 Г.П. Ломинский. Он тщательно проверил крепление Изделия и, получив разрешение А.П. Завенягина и ещё одного полномочного заместителя начальника ПГУ (и будущего начальника КБ-11) А.С. Александрова, вместе с П.М. Зерновым поднял грузовую кабину на отметку 30 метров.

Вслед им на пассажирском лифте поднялись Щёлкин и его дублёр-подрывник Сергей Матвеев с боекомплектом капсюлей-детонаторов. За ними последовали Завенягин и Александров – контроль должен оставаться перекрёстным. Под этим взаимным контролем произвели предпоследний осмотр Изделия. Снарядили его детонаторами, подключили к системе подрыва. И – снова осмотр. Последний.

О каждом шаге Зернов по прямому проводу докладывал Курчатову.

Наконец к 6 утра всё было завершено. Исключая тяжёлое возбуждение от мыслей, что это «всё» – впервые и это «впервые» просто обязано пойти не так. По закону подлости.

Люди, что были в башне, спустились вниз. Последним вышел Щёлкин. Опломбировал вход.

Ещё одно «всё».

Проект постановления Совета Министров СССР о проведении испытания атомной бомбы.

[Из открытых источников]

И.В. Курчатов на полигоне. 1949 г.

[НИЦ «Курчатовский институт»]

Завенягин обернулся, поднял голову, некоторое время стоял неподвижно, смотрел на башню. О чём он тогда думал, никто даже не тщился узнать. Не любил Аврамий Палыч чувств своих выдавать…

В 6:18 доложено о полной готовности Изделия к взрыву.

И…

И пришло ожидаемое «не так». Отвечавший за авиационное направление генерал Комаров испытание остановил.

Небо затянуло тучами, поднимать в воздух самолёты с фотоаппаратурой не было смысла, пояснил он. И вообще погода продолжает портиться на глазах. Вопреки прогнозам синоптиков, которые ранее обещали отсутствие облачности.

На Лаврентия Павловича старались не смотреть. Не то чтобы он как-то почернел, изменился. Просто в подобных ситуациях встретиться с ним взглядом никто не рисковал. Включая генерала Комарова.

Товарищ Берия вообще все эти дни на полигоне деловит, сух и въедливо-требователен. Но у Курчатова опытный глаз. Да и поработал-пообщался он со всесильным куратором Атомного проекта достаточно, чтобы замечать тонкие детали, выбивающиеся из картины его обычного поведения.

Скажем, не в привычке у Лаврентия Павловича было стоять над душой у производственников или учёных во время своих визитов на объекты. А тут – едва оторвал себя от собиравших Бомбу оружейников, когда вместе с Махнёвым и Кобуловым зашёл в сборочный корпус Семипалатинского полигона утром 28 августа. То есть за день до готовившегося взрыва. А у сборщиков как раз вышла заминка при установке поршня с ядром из-за образовавшейся под ним воздушной подушки.

А.Я. Мальский. [114]

Башня для РДС-1.

[Из открытых источников]

О предельной озабоченности заместителя вождя говорило и то почти злое внимание, с которым он углубился в уже утверждённый Курчатовым в 2 часа ночи 27-го числа оперативный план окончательной сборки и подрыва Изделия, подписанный Зерновым, Харитоном и Щёлкиным – «главноотвечающими» за успех дела.

Ну а кто ещё должен был подписывать?

Юлий Харитон – научный руководитель работ над Бомбою, главный её конструктор – естественно.

Кирилл Щёлкин – заместитель Харитона, разработчик принципа сферически-симметричного сжатия плутониевого заряда химической взрывчаткой, положенного в физическую основу взрыва. Причём заместитель на том уровне, когда в исходящих от Инстанции документах стоит постоянно: «Харитону, Щёлкину», «Харитону, Щёлкину»…

Тоже – само собой.

И Павел Зернов – административный директор испытания. Кому же ещё?

Щёлкин с Зерновым буквально излазили весь полигон, чтобы лично выявить, исключить какие бы то ни было недоделки и ошибки в подготовке оборудования и связи. Весь август они проверяли и перепроверяли готовность всех линий, прежде всего линию подрыва. Загоняли людей, проведя три репетиции-прогона испытания.

Рвение такое объяснимо не только живейшей заинтересованностью в успехе испытания: за всем внимательно и страшно, как он умеет, наблюдал Л.П. Берия. То ли внушавший всем своим видом, что ожидает неудачи. То ли действительно её ожидал. И то: мало, что ли, срывов у всех у них было за всю эту атомную эпопею?

И ведь воскликнул же Лаврентий Павлович потом, за десять минут до взрыва: «А ничего у вас, Игорь Васильевич, не получится!»

Это зачем было сказано? Не грозно, не веско, скорее с внутренней ухмылкой. Напряжение поддерживал? Или, наоборот, разрядить напряжение хотел шутник товарищ Берия? Не слишком годные методы – удар давления в голову нельзя было не почувствовать.

– Что вы, Лаврентий Павлович! Обязательно получится! – ответил Курчатов.

Ровным тоном…

А погода продолжала ухудшаться. Из низких рваных облаков начал накрапывать дождь, становясь всё более настойчивым. Ветер тоже стал усиливаться, причём порывами. Похоже, дело шло к грозе…

Вообще-то гроза в степи – зрелище, завораживающее своей первобытной необузданностью. Чёрные тучи заволакивают небо от горизонта до горизонта и яростно мутузят друг друга, рыча громами и искря молниями. И ты под давящим обаянием этой мощи в очередной раз осознаёшь себя всего лишь микробом на теле Земли. Но в то же время приходит и ощущение какого-то восторженного могущества. Ведь и ты оказываешься пусть микробной, но всё же частью этой мощи твоей планеты…

Но сейчас не до подобных эмоций. А лучше – вообще не до эмоций. Ибо товарищ Берия промолчал. И то решение, которое он таким образом уступал Курчатову – абсолютно, кстати, логично и административно безвариантно, – следовало принять сугубо разумом.

Когда на карте стоит всё, чувствам лучше испариться. Особенно когда на карте стоят годы, жизни и немыслимые деньги, потраченные на то, чтобы сегодня над степью вспыхнуло маленькое Солнце…

И Курчатов мог, имел право перенести испытание на сутки. И взгляды всех в бункере сгустились на нём.

Но он распорядился перенести испытание на час. А там – как Бог даст. Хотя этого, конечно, вслух сказано не было…

За полчаса до назначенного вновь срока Кирилл Щёлкин с двумя его