Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

Анатолий Мальский, назначенный отсчитывать время, в полном противоречии со своим резкими, даже чуть хищными чертами лица начал как-то плавно, почти гнусаво тянуть по громкой трансляции: «Осталось 25 минут… Осталось 20 минут… Осталось 10 минут…»

За 10 минут до подрыва заработал автомат «Площадки П», она же «Опытное поле», сердце полигона. Зажглись лампы в расставленных по полю приборах.

За три минуты до взрыва с места поднялся Берия. За ним встал Курчатов, далее Первухин, Завенягин и Махнёв. Все молчали, но почему-то понимали друг друга. Подошли к открытой двери бункера. Берия немного повозился с тёмными очками, пытаясь водрузить их на своё знаменитое пенсне. Очень тёмные: солнце в них виделось слабым красным пятном.

Остальные тоже их надели.

Мальский продолжал читать свои мантры, но постепенно, казалось, замедлял их темп. Время, как обычно в подобных ситуациях, потянулось резиной.

Оно тоже изомерно, время-то…

Минута.

Сергей Давыдов, создатель программного автомата собственной разработки, назначенный начальником подрыва, после разрешения Курчатова нажал главную кнопку. Всё, дальше действовал автомат.

«Двадцать секунд…» – почти поповским голосом, очень раздельно проговорил наконец Мальский.

И время побежало.

В автомате шевельнулись щётки главных шаговых переключателей. Сергей Чугунов из КБ-11, автор пульта подрыва, а теперь его оператор, подключил рубильником свой пульт к программному автомату. И тоже застыл: ни от кого уже ничего больше не зависело. Только от аппаратуры.

«Осталось… пять, четыре, три, две, одна, ноль!» – уже не мычал, а рычал в репродукторах голос Мальского. Давыдов торопливо выкрикивал доклады о выдаче и прохождении сигналов. В пустоту: Курчатов, что должен был принимать его информацию, не слышал. Он стоял на пороге бункера, ожидая взрыва.

Короткая, показавшаяся бесконечной пауза. И – ослепительный свет в тишине!

Свет.

В тишине.

Затем быстрое, менее чем секундное, притухание. Непонятной природы. Теоретикам на разбор.

Далее начало подниматься нечто похожее на ворочающегося на месте огромного осьминога. Только светящегося. Который, правда, тут же начал темнеть, одновременно вздымаясь телом в небо и словно щупальцами расползаясь по горизонту. И почти тут же превратился в неправильный череп с глазницами. Неуловимо напоминающий лошадиный.

Затем этот клубящийся череп двинулся вверх, постепенно заволакиваясь дымом и теряя свет.

И всё – пока ещё в тишине.

А потом, всё в той же удивительной тишине, вдруг легла трава.

Тут же кто-то озабоченно приказал вернуться в бункер. Кто мог это сделать в такой момент? Кто мог приказать замершему Берии, с которым они вместе стояли снаружи? Щёлкин? А, тот же Мальский! Его голосом репродуктор командует: «Всем немедленно войти в здание КП! Приближается ударная волна!»…

Всё по правилам, что доводил полковник из службы режима: за минуту до назначенного времени взрыва затемнённые очки; после вспышки очки можно снять и в течение 20 секунд наблюдать за процессом; затем спрятаться и сидеть в убежище до тех пор, пока не пройдёт взрывная волна.

И точно – только закрыли дверь, как снаружи словно кто-то огромный хлопнул жёсткой мозолистой ладонью по крыше сооружения.

Несильная боль в ушах.

Ударная волна прошла, как и рассчитывалось, примерно через 30 секунд после взрыва.

Ребята с открытого наблюдательного пункта, что просто залегли за дальним валом, говорили после, что для них всё обернулось громоподобным затухающим гулом, но без какого-то воздействия воздушной волны на тело.

«Ур-ра!» – негромко, но с выражением выдохнул Берия.

«Мы сумели!» – воскликнул, кажется, Завенягин.

Взрыв на полигоне. [116]

«Есть! Она у нас есть!» – выкрикнул кто-то ещё. Вроде бы – Первухин. Или Щёлкин? Трудно разобрать, когда 15 человек, что присутствовали здесь, на КП-1, разом не сдержали свой восторг.

А Берия порывисто обнял сначала Курчатова, затем Харитона. И в лоб того поцеловал.

И Бога вспомнил: «Слава Богу, что у нас всё нормально получилось…»

Он-то лучше всех знал, как много и как убедительно писали некоторые Сталину, что всё идёт не так, что взрыва не получится, а если и получится, то это будет не такой взрыв, как у американцев.

И чем неудача грозит лично ему – Лаврентий Павлович тоже знал…

Глава 4

Победа и… сомнения

Всё смешалось – в головах и в бункере. На горизонте вздымалось в небо зрелище, от которого нельзя было оторваться. На месте подрыва росла клубящаяся шапка, поднимавшаяся вверх и уходящая там в набрякшие облака. За ней, постепенно замедляясь, тянулся вверх, словно прилипший, столб пыли. Наверху этот столб набухал и завихрялся, быстро образуя лохматую чёрную кляксу в виде уже не шапки, а гигантского гриба.

Так-то типичная картина обычного взрыва большой мощности… если не знать, что этот взрыв – не обычный.

Тем временем у поверхности земли продолжала стоять – но этак подвижно, можно даже сказать, энергично стоять – сплошная стена медленно клубящейся пыли. Закрывавшая приплюснутой своею полусферой, казалось, почти всё опытовое поле.

А «гриб», хоть и изгибался под действием ветра, довольно быстро уходя в сторону, всё же держал форму. И лишь когда достиг облаков – примерно за 5 минут, – постепенно стал растворяться в них. Причём облака при этом почернели.

Затем медленно осела пылевая стена на поверхности земли. Дальше ножка гриба словно перегнулась и разорвалась. Нижняя её половина тихо опадала, а верхняя словно всосалась в облака. И будто только этого не хватало облачности над полигоном – она удовлетворённо начала рассеиваться, и появилось солнце.

Не так уж и ошибались метеорологи. Не фатально…

Да, зрелище было эпическим. Оно просто подчиняло своими размерами, масштабом вырвавшейся на волю мощи.

Кажется, должен бы быть страх, как у американцев, – вот-де какого монстра на волю выпустили?

Первое успешное испытание советской атомной бомбы. 29 августа 1949 г. [Из открытых источников]

Нет, страха не было. А было…

Эйфория была! Когда увидели, поняли, убедились, что всё получилось! Что испытание прошло успешно. Всех буквально проглотило обвальное, ни с чем не сравнимое чувство победы! Сильнее даже того, что было 9 мая. Там победа была огромная, но всё же – общая. И немножко – хотя они тоже на неё работали – не их. У них тогда, в мае 1945‐го, было забот полон рот. Готовили отчёт о работах, ещё далеко не прорывных на тот момент, ожидали утверждения постановления ГКО по планам научно-исследовательских работ на 1945 год, параллельно ждали от Завенягина и Харитона результатов по перехвату немецких результатов и от Флёрова – что там всё-таки немцы взорвали в Тюрингии. И прочее занимало мозги и души – повседневное, но предельно важное,