Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

В 1944 году родилось, например, стихотворение «Кёльнская яма». И с публикацией его приключилась история.

В первые послевоенные годы, воспользовавшись какой-то подвернувшейся оказией, Слуцкий передал на суд почитаемому фронтовиками Илье Эренбургу свои прозаические опыты (кстати, до сих пор находящиеся в архиве!). Это был как бы дневник фронтовика — записи военных лет со стихотворными прокладками в тексте.

Позже И. Эренбург рассказывал: «Я с увлечением читал едкую и своеобразную прозу неизвестного мне дотоле Бориса Слуцкого. Меня поразили некоторые стихи, вставленные в текст как образцы анонимного солдатского творчества. Одно из них — стихи о Кёльнской яме, где фашисты умерщвляли пленных, — я привел в романе „Буря“; только много позже я узнал, что эти стихи написаны самим Слуцким».

Так второе печатное стихотворение Б. Слуцкого появилось в широко известной лауреатской книге.

Объясняя, как получилось, что он, стреляный воробей, поддался литературной мистификации, Эренбург указывал на необычность стихов, с которыми столкнулся. В той же газетной статье он писал, что Слуцкий «не боится ни прозаизмов, ни грубости, ни чередования пафоса и иронии, ни резких перебоев ритма…». Молодому поэту присущи «органичность, жизненность, связь с мыслями и чувствами народа. Он знает словарь, интонации своих современников… Он сложен и в то же время прост, непосредственен. Именно поэтому я принял его военные стихи за творчество неизвестного солдата» (Эренбург Илья. О стихах Бориса Слуцкого. — «Литературная газета», 1956, 28 июля).

Отлежав более двух лет в госпиталях, Слуцкий демобилизовался в звании майора с правом ношения офицерской формы «с погонами установленного образца», с небольшой инвалидной пенсией, и начал понемногу возвращаться к жизни. Что это значило? Как он замечает в автобиографии — «В 1948 году начал понемногу писать стихи».

В редакции он их по-прежнему не предлагал. Известна, кажется, единственная попытка того времени — пробиться в печать. В 1952 году Слуцкий встретился с влиятельным поэтом Николаем Тихоновым, передал ему стихи. Прочитав, тот развел руками: стихи выламывались из всех канонов, напечатать такое не было никакой возможности.

Шел восстановительный период, страна лежала в развалинах, и каждый труд, по представлениям Слуцкого, должен быть общеполезен. А стихи его, вероятно, таковыми не являлись. Требовалось поискать другое занятие.

«В 1948 году начал работать, — сообщает Слуцкий в автобиографии, — главным образом для Всесоюзного Радиокомитета, где в 1948–1952 годах прошло в эфир около сотни моих передач — радиопьес, радиокомпозиций, сценариев и т. д.».

Стихи вновь оказывались на десятом месте.

Конечно, он работал с увлечением, был окрылен приносимой им пользой в радиокомитете и рассудком не сомневался, что нашел лучший выход из положения, что на то есть его собственная воля и свободный выбор. Конечно же, так! Только вот если брать не мелкие житейские мерки, а те более высокие и главные, вечные, если угодно, в которых только и существуют свобода личности, талант и искусство, — кем он был тогда? Увы, придется признать — верноподданным эпохи, незадачливым обладателем большого художественного таланта…

В самом воздухе страны, которым дышали даже лучшие люди сталинской эпохи, была растворена формула: «Себя смирял, становясь на горло собственной песни». А уж количество убитых еще до рождения стихов, поэм, изобретений и открытий да и просто человеческих любовей и счастливых судеб — кто сосчитает, когда не сочтены доныне миллионы и миллионы физически истребленных сограждан?

Только в августе 1953 года на страницах «Литературной газеты» было напечатано третье стихотворение Б. Слуцкого — «Памятник». Живописная яркость сочеталась в нем с точностью афористического мышления:

…………………………

И скульптор размеры на камень нанес.

Гримасу лица, искаженного криком,

Расправил, разгладил резцом ножевым.

Я умер простым, а поднялся великим.

И стал я гранитным,

               а был я живым.

…………………………

От имени родины здесь я стою

И кутаю тучей ушанку мою!

Стихотворение сразу полюбилось многим. Да и эпоха уже менялась. Сталин умер. В следующем, 1954 году большие подборки стихов Б. Слуцкого печатают журналы «Знамя» и «Октябрь». Некоторые его стихи, непроходимые в печати, распространяются в рукописях; о необычной фигуре поэта-фронтовика в литературной среде уже ходят легенды. 28 июля 1956 года большую статью «О стихах Бориса Слуцкого» публикует в «Литературной газете» Илья Эренбург.

Строгий и ироничный И. Эренбург пишет о Б. Слуцком в возвышенных тонах, называя его поэзию народной, а важнейшей особенностью его гражданской музы считая задушевную лиричность. Позже, в книге «Люди, годы, жизнь», И. Эренбург вспоминал:

«В 1950 году ко мне пришел поэт Борис Слуцкий… Он прочитал мне стихи о лошадях на военном транспорте, потопленном миной… Я сразу почувствовал, насколько близка мне его поэзия. Потом я пытался ее определить, говорил о народности, ссылался на Некрасова. За статью меня отругали… Вскоре после смерти Сталина он прочитал мне:

Эпоха зрелищ кончена,

Идет эпоха хлеба,

И перекур объявлен

Всем штурмовавшим небо…

Никогда прежде я не думал, что смогу разговаривать с человеком, который на тридцать лет моложе меня, как со своим сверстником; оказалось, что это возможно. Помогло, наверно, и то, что я подружился со Слуцким еще до „перекура“».

После статьи И. Эренбурга в «Литературной газете» о Б. Слуцком разом заговорили, заспорили. В литературу он вошел задолго до того, как его приняли в Союз писателей и появилась его первая книга.

В архивах Союза писателей СССР хранится «приемное дело» Б. Слуцкого. Очень уж оно любопытно! С некоторым трепетом рассматриваешь писанные от руки рекомендации Павла Антокольского, Николая Асеева и Степана Щипачева. Каждый из старых мастеров говорит о Б. Слуцком в своих интонациях, свое и по-своему, считая его новой значительной силой литературы. Из находящейся тут же внутренней рецензии П. Железнова, протоколов и выписок видно, как оценили творчество поэта два «больших Ильи» — И. Эренбург и И. Сельвинский. За принятие Б. Слуцкого в Союз писателей высказались также Бюро, а затем и общее собрание Секции московских поэтов. Казалось бы, дело ясное? Ан нет!

Вот главный документ — недатированная машинописная стенограмма заседания приемной комиссии, происходившего в декабре 1956 года. За прием Б. Слуцкого в члены ССП последовательно выступают рецензент Павел Железнов, Всеволод Иванов (председатель) и Михаил Светлов. Остается вроде бы только голосовать…

Но слово берет поэт Сергей Смирнов. Он не оспаривает литературных данных соискателя, но усматривает идейный изъян в его стихах — в их гражданском звучании. «Меня удивляет эта сверхсмелость, — говорит С. Смирнов, — которая доходит до степени политического хулиганства. Он пишет стихи, и они ходят по рукам,