Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

газете «Известия» на руководящем посту заместителя редактора по отделу литературы и искусства. Для культуры это было тревожное и смутное время. После свержения Н. С. Хрущева, неполных два года назад, в политике и экономике с ползучей постепенностью происходило восстановление слегка поколебленного и расшатанного сталинизма. Но черед художественного Олимпа еще не совсем настал — как выразился однажды в доверительной беседе наш главный редактор Лев Николаевич Толкунов, «политика партии в области литературы и искусства еще не определилась».

Происходившее в обществе скрытое идейное противоборство очертило и линию размежевания внутри отдела, я появился в редакции, когда уже враждовало два лагеря, «левых» и «правых», продолжателей «оттепели» и ее противников. По одну сторону межи высился редактор отдела В. В. Полторацкий с одним или двумя оруженосцами, по другую были почти все остальные сотрудники, человек до десяти, считая тех, кто трудился в приложении «Неделя», большинство из поколения, которое Евг. Евтушенко назвал впоследствии «детьми XX съезда».

О Викторе Васильевиче Полторацком, поскольку он играл в этой истории главную роль, надо будет сказать отдельно.

Настоящая фамилия Полторацкого — Погостин, а литературный псевдоним он принял в 20-е годы в честь города Полторацка, названного так в память революционера Полторацкого, погибшего в гражданскую войну, — в этом городе Виктор Васильевич родился. Полторацк затем вновь переименовали — в Ашхабад, но литературную известность Погостин получил как Полторацкий. Впрочем, псевдоним Виктора Васильевича легко связывался и с представлением о его незаурядном росте: действительно, чуть не на голову выше обычного среднего мужчины!

Это был крупного телосложения, слегка сутулившийся от своего роста человек лет шестидесяти, по костюму и манере держаться напоминавший вначале не то крестьянина, не то мастерового. Из-за болезней, которые его последнее время преследовали, он ходил с палкой, слегка опираясь на нее и зажав рукоять своей могучей пятерней.

Виктор Васильевич был почтенным ветераном «Известий», на работу в нашу газету он был призван еще в 1940 году, когда понадобился собственный корреспондент по областям только что воссоединенной Западной Украины. Его очерковый сборник «В дороге и дома», составившийся в корреспондентских разъездах послевоенных лет, был удостоен Сталинской премии. Кроме того, его перу принадлежали сборники стихов, книги повестей и рассказов. В. В. Полторацкий имел широкие, хотя и явно однобокой официозной ориентации, связи в литературной среде. После создания Союза писателей РСФСР четыре года возглавлял газету «Литература и жизнь». Затем, вкусив пару лет работы на «вольных хлебах», поспешил вернуться в родные пенаты и состоял теперь членом редколлегии «Известий», пользуясь безоговорочным почитанием некоторых старожилов и доверием начальства.

У Виктора Васильевича были живые черные навыкате глаза, большой плоский рот с прокуренными зубами и на коричневых тонов, помятом, в складках и морщинах, лице простецкое и располагающее к себе выражение. Он и в самом деле был человек не злой, а в житейском обиходе даже приятный.

Действовать он предпочитал исподтишка. На летучках и совещаниях отдела, при обсуждении очередных журнальных публикаций, книг, фильмов, спектаклей и посвященных им статей и рецензий, мы хором доказывали, что белое есть белое, а черное есть черное, шумели, горячились, лезли из кожи вон. А Виктор Васильевич молча слушал, избоченясь в своем кресле за письменным столом, вытянув морщинистую шею и внимательно как бы прослеживая немигающим взглядом живых черных глаз аргументы каждого. На видном месте у стены стояла его палка.

Затем, промямлив что-то короткое и невразумительное, объявлял заседание закрытым. Брал свою палку, покидал кабинет и ковылял к лифту. Дальнейшее можно было без труда себе представить: В. В. Полторацкий поднимался на шестой этаж, где располагался редакторат, шел в кабинет к первому заместителю главного редактора А. В. Гребневу, своему единомышленнику и покровителю. И подробно докладывал ему об очередной нашей коллективной ревизионистской вылазке. Вдвоем они вырабатывали план действий. Что же касается обсуждавшихся новинок и оценок расстановки сил в литературе и искусстве, то тут Гребнев и Полторацкий в меру возможностей старались поступить прямо в противовес тому, за что билось большинство отдела.

Встретив меня в такой день в коридоре или отозвав в сторонку после планерки на следующее утро, А. В. Гребнев обычно делал вкрадчивое внушение. Алексей Васильевич, плотный упитанный крепыш, лет за шестьдесят, с плутоватым и в самой их глубине твердым взглядом карих глаз, всегда ходил в черном костюме, белоснежно накрахмаленной рубашке, с аккуратно повязанным галстучком. Он был намного старше меня и разговаривал как бы на прямодушном языке партийца-единомышленника, тоном старого большевика с нашкодившим юнцом. Это была давно усвоенная им и известная всей редакции шутливая ёрническая манера, которая отнюдь не исключала серьезности выводов.

— Ай-яй… — грозя своим толстым розовым пальчиком, говорил Гребнев. — И когда ты станешь под красное знамя революции?

— Да вроде я никогда из-под него не выходил, Алексей Васильевич? — оставаясь в пределах навязанного шутливого тона, отвечал я.

— Нет, нет! — увещевал Гребнев. — Ты все за этого балалаечника Твардовского, за «Новый мир», а там — осиное гнездо контриков…

— Да что вы, Алексей Васильевич?! — вспыхивал я. — Как можно так говорить?!

— Нет, парень, ты — эсер, эсер! Да к тому же правый… Сделай себе выводы. Учти, пока не поздно…

Впрочем, даже и у Ахиллеса, как известно, было свое уязвимое место. Тем более имелось оно у В. В. Полторацкого. Все-таки он был писатель, поэт — иногда его подводили эмоции. Ему могли вдруг понравиться те произведения, которые рассудком он, безусловно, относил к идейно сомнительным, незрелым и уж никак не заслуживающим пропаганды со страниц правительственной газеты.

Зная за собой эту слабость, Виктор Васильевич старался ничего не читать и не смотреть, вообще держаться подальше от тех литературных и художественных новинок, которые мы ему наперебой рекомендовали.

Не помню уж, сколько раз Нелли Исмаилова, занимавшаяся у нас театром, заказывала для Виктора Васильевича билеты на представления нового спектакля «Жизнь Галилея». Со знаменитой пьесой Б. Брехта тогда впервые познакомил зрителя Юрий Любимов в Театре на Таганке, роль Галилея исполнял Владимир Высоцкий. И для того чтобы попасть на премьеру, толпы жаждущих ночами томились в переулке, у Таганской площади.

Кажется, никакой крамолы в факте постановки усмотреть было нельзя. Но «опальными» были сам театр, режиссер-постановщик, гитарный бард — исполнитель главной роли, все они имели репутацию скандальных «возмутителей спокойствия». А кроме того, думаю, нутром В. В. Полторацкий заранее чувствовал заряд мятежных идей и нежелательных «аллюзий» (ходовое словечко тогдашних идеологических надсмотрщиков!), которые несла с собой брехтовская пьеса. Даже уже одна ее тема — о несовместимости истины с любыми формами духовной монополии и деспотизма.

Не раз и не два запыхавшиеся курьеры и сотрудники доставляли для Виктора Васильевича служебные пропуска на лучшие места в первых рядах театральных кресел. Он благодарил, ласково улыбался, даже мечтательно