Счастливые неудачники - Юрий Михайлович Оклянский

в списках — „Я хозяин земли“. „Я пишу такие вещи, которые нашим любимым хозяевам не нравятся“ (…) Он забывает, что у нас не то правительство, о котором можно так говорить.

Эти стихи уже цитировались, когда шло обсуждение (выступающий не указывает, на каком обсуждении цитировались такого рода стихи. — Ю. О.), и они возмутительны».

На этом основании оратор предлагает отложить прием Б. Слуцкого в члены ССП до выхода первой книги, чтобы внимательно посмотреть, что будет представлено там. С. Смирнова тут же поддерживает драматург Георгий Мдивани.

«Тов. Мдивани: Я Слуцкого читал, знаю его стихи, которые были напечатаны, считаю его безусловно талантливым поэтом, но мне хочется все-таки знать, существовали ли такие антиправительственные, антисоветские стихи, о которых говорит т. Смирнов.

Сейчас такой период, когда некоторым „светлые“ мысли приходят в голову, их надо очищать, надо вводить в правильные, большевистские идеологические позиции, Союз писателей не беспартийная организация…

Тов. Светлов: Союз писателей — беспартийная организация».

Не буду цитировать дальше разгоревшееся обсуждение, которому отведена большая стенограмма. Г. Мдивани, разумеется, тут же возразил, что хотя Союз писателей — организация формально беспартийная, однако же твердо стоящая на партийных позициях и проводящая линию партии. И лучше проявить бдительность и воздержаться от приема в Союз писателей, чем принять человека, чье творчество противоречит такой линии.

Михаил Светлов упорно отстаивал Б. Слуцкого, довольно остроумно ссылаясь даже на то, что Слуцкий — член партии, а по партийной линии к его стихам, насколько известно, претензий нет — так почему же Союз писателей должен быть более партийным, чем сама партия?!

Но ничего не помогло. К возражавшим присоединились прозаик Ю. Лаптев и писатель-фантаст В. Немцов. Сопротивление М. Светлова и Вс. Иванова было сломлено арифметическим большинством голосов. Комиссия приняла, правда, смягченный вариант решения, отложив прием Б. Слуцкого в члены ССП лишь до выяснения вопроса — о каких, собственно, рукописных стихах идет речь, чтобы действовать дальше, имея картину во всей полноте.

Стенограмма включает в себя и отчет, опять-таки недатированный, о том заседании приемной комиссии первых месяцев 1957 года, на котором она заслушала отзыв избранного ею арбитра поэта Евгения Долматовского о тех ходящих в списках и неопубликованных стихах Слуцкого, которые более всего ставились в вину автору. Арбитр отказался подтвердить наличие в этих стихах «антисоветского» или «антиправительственного» криминала, хотя и заявил, что поэзия Б. Слуцкого ему не нравится, внутренне ему чужда. Но профессиональное право ее на существование он вполне признает. После этого Б. Слуцкий был принят в члены Союза писателей…

Владимир Федорович Огнев, который был редактором первого сборника Б. Слуцкого «Память» (изд-во «Советский писатель», 1957) рассказывал, как составлялась книга. Борис Абрамович принес ему желтый необитый фанерный чемодан, напоминавший сундучок. Этот допотопный чемодан обитал у Слуцкого как живое существо не то с армейских, не то еще даже с довоенных родительских харьковских времен. Крышка, похожая на люк, от ветхости не запиралась, и чемодан был перетянут веревкой. Весь он до верха был наполнен рукописями со стихами.

По сжатому объему книги, запланированному издательством, из этого несметного количества машинописных и рукописных листков было отобрано только несколько десятков стихотворений. Но зато, как теперь видно, в большинстве — жемчужины поэзии Слуцкого. Выход сборника стал крупным литературным событием.

К 1967 году, то есть более чем за четверть века поэтической работы (и это при нараставшей популярности и известности!), у Б. Слуцкого вышло лишь пять небольших сборников стихов. Устраиваться, протискиваться в издательствах, идти ради публикации и тиражей на сомнительные компромиссы он не хотел и не умел. В стихотворении «О В. И. Сурикове» он очертил для себя зарок, от которого не отступал: «— Хочу служить народу, Человеку, а не рублю, А если — на хлеб и воду, — Я хлеб люблю И воду люблю. Так говорил Василий Суриков, мой педагог, Выбравший без усилий Вернейшую из дорог. Как мне ни будет тяжко, Мне поможет везде любовь к хлебу. К черняшке. Любовь к чистой воде».

Людей Борис Абрамович тоже выделял по качествам, которыми в избытке был наделен сам. К подвижникам, нравственным максималистам, романтикам чувствовал слабость и в жизни. Так что спутники дней легко обращались в героев стихотворений.

Конечно, лирика — исповедь души — автобиографична сама по себе, пожалуй, больше, чем какой-либо другой жанр словесного искусства. Но поэзия Слуцкого, при ее подчеркнутой документальной насыщенности, — вдобавок еще и особый случай, когда стихи позволяют достоверно обозреть чуть ли не всю биографию поэта.

Может, жизнь и не всегда была такова, какой она рисовалась одержимому в своих возвышенных гражданских идеях и устремлениях автору, чей взор оттого и туманили порой утопические видения и иллюзорные миражи («политрук от поэзии» все-таки прочно сидел в Слуцком!). Но уж зато приметы окружающих обстоятельств, подробности событий и самого себя в них художник представил с жесткой точностью и без прикрас.

Вот мы наблюдаем, например, как демобилизованный майор Слуцкий бездельно слоняется по улицам голодной послевоенной Москвы, где стены домов и тротуары словно бы потемнели от горя пережитых лет. Тут он случайно встречает однокашницу студенческой юности Ксению Некрасову, замечательного самобытного поэта, тогда безвестную. Все это происходит не с воображаемым лирическим героем, а с самим автором, что неоднократно и всячески подчеркивается в стихах.

Стихотворение называется «Ксения Некрасова» с характерным подзаголовком — «Воспоминания»:

У Малого театра, прозрачна как тара,

Себя подставляя под струи Москвы,

Ксюша меня увидала и стала:

— Боря! Здравствуйте! Это вы?

А я-то думала, тебя убили.

А ты живой. А ты майор.

Какие вы все хорошие были.

А я вас помню всех, до сих пор.

Я только вернулся после выигранной,

После великой второй мировой.

И к жизни, как листик, из книги выдранный,

Липнул.

      И был — майор.

                  И — живой.

Я был майор и пачку тридцаток

Истратить ради встречи готов,

Ради прожитых рядом тридцатых

Тощих студенческих наших годов. —

Но я обедала, — сказала Ксения. —

Не помню что, но я сыта.

Купи мне лучше цветы

                 синие,

Люблю смотреть на эти цветы.

Тучный Островский, поджав штиблеты,

Очистил место, где сидеть

Ее цветам синего цвета,

Ее волосам, начинавшим седеть.

И вот,

    моложе дубовой рощицы,

И вот,

    стариннее

            дубовой сохи,

Ксюша голосом

            сельской пророчицы

Запричитала свои стихи.

Десятки раз, наверное, перечитывал это стихотворение и каждый раз удивляюсь: как зримо, просто и поразительно точно все сказано! О