Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

Переписываю либретто.

15 янв. Отвез и отдал Каракозу[22]заявку на «Речной туман». Он был дружелюбно деловит, но я после чувствовал стыд… Ну, словно я, шикарная пятидесятирублевая кокотка, предложила дать за три рубля. <…> Для того чтобы писать такие штуки не надо быть А. К. Гладковым. Стыдновато и скучновато. А попросту дело в том, что этот договор мне теперь очень нужен. Иначе я не проживу. <…>

Вчера поздно вечером долго разговаривали с Эткиндом. «Ваша работа о Пастернаке — классика этого жанра». Он дружит с Солженицыным. Его рассказы. Тот «хороший актер» — читает на разные голоса. Он написал вводную главу о Сталине «Этюды о великой биографии»[23]и роман «В круге первом». Прием такой: Сталин читает свою официальную биографию и корректирует ее и одновременно вспоминает, как это было на самом деле. Он еще не закончил новый роман: готово Щ5 глав. [24]Жирмунский[25]рассказывал Эт<кинду>, что цензура сейчас всюду вычеркивает имя Мандельштама. Ж. пишет работу об Ахматовой и в отчаянии.[26]Будто бы это потому, что за границей вышли мемуары Н. Я. [27]Я думаю — это ошибка: вышел пока 3‑й том сочинений с письмами. Если бы вышли мемуары, об этом бы гремело.

Слышал по радио, что М. Демин[28]приглашен главным консультантом, как знаток лагерной жизни, в фильм «Один день Ивана Денисовича», который на днях начали снимать в Норвегии английские киношники. Да, что-что, а это Демин знает.

16 янв. <…> Появились: Ямпольский[29], Ф. Абрамов. [30]Сейчас Дом действительно населен не случайными людьми, а писателями.

18 янв. <…> Прочитал новый рассказ Феди Абрамова «Деревянные кони».[31] Это неплохо, но это все уже было и у него же: ностальгия деревенская, крупицы правды о коллективизации. <…>

Сюда приехала Лена Зонина [32] и наверно тоже сядет за наш столик.

19 янв. <…> Мне дали полный текст «Мастера и Маргариты» с отмеченными купюрами. [33]В них ничего особенного нет. Я еще раз просмотрел и перечитал роман, и снова он не захватил меня. <…>

В № 1 «Юности» стихи Шаламова.

20 янв. <…> Эмма рассказывает, что в БДТ идут страшные и бурные споры вокруг романа Кочетова, доходящие до взаимных оскорблений. Басалошвили, Заблудовский, Волков[34]против романа: Рыжухин, Соловьев [35]и кто-то еще — за.

Добин болеет. Надо к нему зайти, посидеть. Он бился на Ленфильме за мой сценарий. <…>

Начал читать роман Г. Гессе «Игра с бисером», но что-то туго он у меня идет. Скучно.

21 янв. <…> Под вечер сижу у Добина, который все болеет. Его сбивчивые рассказы о 20‑х годах. Как начинался Нэп (Беспартийная конференция металлистов в Москве с требованием свободы торговли. Ленин сказал: подождем до съезда. А когда начался съезд — начался и Кронштадт.) Неизвестная речь Ленина на 10 конференции.[36]Ленин и польская война. Когда начались после убийства Кирова репрессии в Лен<ингра>де, он, как и почти все, ничего не понимал, думал, что «их» это не касается: какие-то лишенцы, бывшие князья, зиновьевцы… <…>

Федя Абрамов стал со мной холоднее после того, как я сдержанно, а не восторженно похвалил его «Деревянных коней». О, это литераторское самолюбие! <…>

Может быть, я сделал ошибку, не подписав договор на экранизацию романа Минчковского. Но хочется писать свое.

23 янв. Первый раз за эту зиму увидел белку в окно. <…>

Появился Минчковский, который сразу подошел ко мне с претензиями насчет сценария.

Вечером сижу сначала у Добина. Его рассказы о Смородине[37], о рапповских вождях («Киршон — гад»[38]). Потом почти до часа сижу у Слонимских. Разговор о разном. О нежелании работать всех в стране, потере идейных ценностей, о пьянстве как следствии.

24 янв. <…> Вечером у Беньяш. Исай Кузнецов. [39]

Прочитал ее книгу о Смоктуновском (рукопись). По-моему, это плохо, сбивчиво, претенциозно написано: смесь идеализации и надувания красивого мифа с попыткой портрета. Сказать ей это не могу: она обидчива. Эта работа была забракована самим Смоктуновским. Она может писать неплохо, но ее захвалили, а ее удачливость в печатаньи сделала ее небрежной.

25 янв. Мамин день.[40]<…>

26 янв. <…> Вчера перед ночью снова говорили с Беньяш о ее рукописи. Я заметил следы своего откровенного мнения, так как понял, что она, поссорившаяся с Товстоноговым будто из-за того, что он не умеет слушать правду, сама ее слушать не желает. И вероятно, не из-за этого она поссорилась с Г. А.

Лена Зонина, которую я мельком знаю довольно давно, оказалась умным, славным человеком, с тем всепониманием, которое отличает подлинно интеллигентных женщин. Ее духовная эволюция от мира ее отца и Кетлинской[41]и им подобных характерна. У нее дочь от Юзовского.[42]

В «Лит<ературной> России» последней отличные обрывки воспоминаний Корнея Чуковского «Признания старого сказочника». <…>

В газетах статьи о пьянстве. Это сейчас поистине народный бич. Почему же все пьют? Неинтересно жить? «Общие цели» истрепались и им не верят, личные цели ограничены и мало заманчивы. Труд стал безрадостным, как верно сказал М. Л. С.[43]

Сегодня Добин мне говорит: — Наутро после вечера, когда сначала вы сидели у нас, потом у Слонимских, Мих<аил> Леон<идович> <Слонимский> мне говорит: — У нас вчера был Гл<адко>в и так интересно рассказывал. А я ему говорю: — И у нас тоже был и тоже интересно рассказывал… Самое забавное, что я, хоть убей, уже не помню, о чем это я им рассказывал.

<…> Слонимский отрицает, что Чуковский в завещании что-то оставил Солженицыну.[44]Он говорит, что комиссия по литнаследству Ч. еще не сформирована.

27 янв. Всю ночь читал интереснейшую книгу: М. Цветаева. Переписка с Тресковой.[45]Выпущено в прошлом году в Праге на русском языке. Как мне ее хочется достать для себя. Многие темные для меня периоды биографии Цветаевой прояснились. Тут и ее труднейший, подвижнический быт, и история ее «прозы», и отношения с людьми, и принятие решения о возвращении в СССР (в общих чертах сходящееся, что мне известно по рассказам Сеземана[46] и другим). Вернулась она в июле 39 года. Значит, муж был арестован в ноябре 39-го. В письмах есть купюры, но в общем все понятно. Ехала она с великой неохотой, ради Али, сына и мужа. Ей почему-то казалось, что сыну будет лучше в России. Вся эта трагическая история теперь мне ясна. И все же М. И. понимала все лучше, чем