Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

тоном заявил: «После него все выглядит хуже, чем я думал. Но ни одна нация никогда не погибала из-за долгов, зато из-за нехватки оружия – бывало». Через два месяца он сделал пометку о проекте бюджета рейха: «У нас значительный дефицит. Зато у нас есть Австрия»[1004]. В декабре 1939 года главная стратегическая установка Гитлера была передана устами очевидца следующим образом: «Фюрер видит, что война не может продолжаться бесконечно долго. <…> Необходимо все поставить на одну карту блицкрига»[1005].

Но после каждой из побед (которые поначалу одерживались быстро и с небольшими потерями) возникали старые проблемы в плане финансов и обеспечения продовольствием. Какими бы большими ни были завоеванные трофеи и территории, результаты не оправдывали ожиданий. Вот почему нацистское государство не могло себе позволить ограничиться «заботой о новых землях» и внутренним использованием их богатств[1006]. Политика непокрытых чеков, краткосрочных казначейских обязательств и «неоплаченных долгов» рейха (то есть экономики, функционировавшей как мошенническая система снежного кома) сделала немецких политиков неспособными искать понимания возникающих экономических проблем. Нацистские лидеры должны были стимулировать экспансию. Любое промедление означало бы немедленный конец их режима. Они не могли позволить себе стоять на месте даже после победоносного мира 1940 года, по которому «земля немецкого народа» от Меца до Лодзи, включая все спорные периферийные районы, угольные месторождения и житницы на западе Польши, отходили рейху.

Даже такая победа означала бы лишь то, что сплоченная таким образом государством немецкая нация должна сама нести ответственность за кредиты, потраченные на создание рабочих мест и перевооружение, показное строительство и финансирование дальнейшей территориальной экспансии. Путем конфискации собственности евреев, продажи «вражеского имущества» и, наконец, убийства нескольких сотен тысяч «бесполезных едоков» удалось преодолеть некоторые финансовые трудности в такой культурно и национально насыщенной (но все же территориально ограниченной) «Великой Германии». Но это никак не помогло погасить огромные долги страны. Согласно прогнозу, сделанному Карлом Фридрихом Гёрделером летом 1940 года после триумфальной победы над Францией, даже при таких благоприятных обстоятельствах рейх должен был подчиниться суровым естественным законам бюджетной консолидации. Но этого не произойдет, прогнозировал Гёрделер, так как ответственные лица в Германии во главе с Гитлером, политиком настроений, «продолжали идти по удобному пути самообмана»[1007].

При данных политических обстоятельствах война была не только удобным путем, но и единственным направлением, в котором еще могло двигаться германское правительство летом 1940 года. После того как осенью 1940 года Черчилль заблокировал проект немецкого колониального рейха в Центральной Африке, единственным оставшимся вариантом крупного территориального приобретения было нападение на Советский Союз. За несколько дней до начала этого варварского похода Геббельс сделал пометку о связи между народом, преступлениями и руководством: «Фюрер говорит: “Правы мы или нет, мы должны победить”. Это единственный путь. И он, безусловно, правильный, высокоморальный и крайне необходимый нам сейчас. И если мы победим, кто тогда спросит нас о методах? В любом случае у нас столько долгов, что мы должны победить, потому что иначе наш народ с нами во главе и всем, что нам дорого, будет попросту уничтожен. Так что за работу!»[1008] С зимы 1941/42 года политическому руководству удалось донести до большинства сограждан «ощущение сожженных мостов». Как бы равнодушно верхушка рейха ни относилась к отдельным мерам, она все чаще обнаруживала неспособность изменить однажды заданное направление. В 1944/45 году это привело к тому, что многие в Германии предпочитали добровольную капитуляцию.

Несомненно, в Германии было много скептиков насчет перспектив рейха. Большинство связавшихся с национал-социализмом сделали это из-за одного из «размытых» пунктов его программы. Некоторые последовали за НСДАП, потому что она была против их вечного врага – Франции, другие потому, что молодежь в массовом порядке порывала с традиционными моральными представлениями; католическое духовенство благословляло оружие для крестового похода против «безбожного большевизма», но выступало против конфискации монастырей и преступной эвтаназии. С другой стороны, «социалистически» воспитанные сограждане с энтузиазмом относились к антиклерикальным и антиэлитарным чертам национал-социализма. Имеющее тяжелые последствия, выборочно обоснованное стадное поведение миллионов немцев в поддержку рейха могло быть впоследствии легко переделано в «сопротивление» именно потому, что было основано на стремлении «стада» к благам.

Актер Вольф Гётте (цитируемый в главе о довольных грабителях Гитлера) был так же далек от нацистской идеологии, как и Генрих Бёлль. Смотреть на немецкую политику Гётте всегда было «тошно», он испытывал «чувство ужасного стыда», встречая носящих «желтые еврейские метки». В отличие от Бёлля Гётте считал фильм «Я обвиняю» (в котором пропагандировалась эвтаназия) прежде всего свидетельством «чистого и порядочного отношения к неполноценным», шокирующим произведением искусства, в котором «необходимость» эвтаназии «в определенных случаях неизлечимого недуга… великолепно продемонстрирована на экране». Впоследствии у него возникли некоторые сомнения, «не провозглашало ли эту идею государство произвола и беззакония». Но как бы Гётте ни относился к отдельным политическим поступкам, в любом случае он всегда ценил профессиональные и потребительские возможности, созданные для него немецкой диктатурой в «райском городе Праге». Он был занят небольшими личными делами и, таким образом, политически нейтрализован[1009].

К тому же постоянно неустойчивую смесь самых различных интересов и политических взглядов Гитлер удерживал только темпом своей деятельности. В этом состояла «политическая алхимия» его правления. Он предотвращал распад за счет быстрой смены решений и реакции на события. Он культивировал НСДАП как «всенемецкое» движение. Он поддерживал своих старых приверженцев, гауляйтеров и рейхсляйтеров, гораздо энергичнее, чем министров. После 1933 года его организаторские успехи в плане создания новой власти проявились в том, что он не дал своей партии стать придатком государства. Напротив, ему удалось (в отличие от попыток возникшей позже СЕПГ) беспрецедентным образом мобилизовать государственный аппарат, дать ему возможность стать созидательным звеном для целей «национального подъема» и довести оппозиционные силы страны до коллапса. Большинство немцев сначала пережило восторг, потом опьянение от высокой исторической скорости развития Германии, а позже (после Сталинграда, поддержанного ковровыми бомбардировками Британии, и уже заметным террором внутри страны) столь же дурманящую дрожь. Авианалеты вызывали скорее безразличие, чем страх, что привело к «определенному фаталистическому пофигизму»: постоянная массовая гибель немецких солдат на Восточном фронте привела смысл жизни оставшихся дома к повседневным заботам и желанию получить очередную весточку от сына, мужа или возлюбленного[1010].

Двенадцать коротких лет между 1933 и 1945 годами стали для немцев постоянным пребыванием в напряженной ситуации. В карусели событий они потеряли равновесие и способность трезво оценивать ситуацию. «Мне кажется, что я живу в каком-то кино», – заметил герой дневников Виктора Клемперера торговец Фогель в разгар Судетского кризиса в 1938 году[1011].