Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

полуфраке со светлыми пуговицами, в бархатных красных плюшевых коротких штанах и черных чулках и башмаках с пряжками. Он стоял, важно выпятив вперед правую ногу, и курил сигару, пуская в воздух дым колечками. Глафира Семеновна взглянула на лакея и вздрогнула. В лакее она узнала Капитона Васильевича, с которым она, ее муж и Конурин вчера завтракали и играли в зале на сваях. Взглянул на лакея и Конурин, пробормотал:

– Тсс… Вот так штука… Земляк-то наш каким пестрым петухом одет. Скажи на милость, в лакеях служит, а мы-то его…

– А мы его чуть не в графы произвели, в секретари посольства… Женушка моя любезная прямо заявила, что он аристократ, и даже, в первый раз увидавшись, уж под руку с ним по зале порхала, – весь вспыхнув, заговорил Николай Иванович.

– Молчите вы… Вы сами же меня с ним и познакомили! – огрызнулась Глафира Семеновна, слезливо моргая глазами, и крикнула извозчику: – Алле коше! Алле плю вит![533]

Извозчик щелкнул бичом, и лошади помчались. Впереди виднелась высокая гора, и на ней возвышался громадный замок. Подъезжали к Монако. Еще выше, на второй горной террасе, стоял Монте-Карло с его знаменитым игорным домом.

XXIV

Перед самым Монте-Карло извозчик, защелкав бичом, разогнал лошадей. Лошади помчались и минуты через две-три на всех рысях подкатили экипаж к роскошному подъезду игорного дома. Смеркалось уже, когда Ивановы и Конурин выходили из экипажа. Извозчик тоже слезал с козел и, приподняв свою шляпу котелком, просил «пур буар». Николай Иванович начал рассчитываться с ним. Извозчик оказался доволен расчетом, кивнул и, улыбнувшись, сказал:

– Bonne chance, monsieur…[534]

– Глаша! что он говорит? Неужто двух франков на чай ему мало? – спросил жену Николай Иванович.

– Желает счастья в игре.

– А почем он знает, что мы будем играть?

– Ах, Боже мой! да ведь сюда только за этим и ездят!

Извозчик пошел далее и, наклонившись к Глафире Семеновне, даже начал подавать ей советы в игре в рулетку, продолжая улыбаться самым добродушным образом.

– Прежде всего не горячитесь… Но тихо, спокойно… И первую ставку на красную или черную… – говорил он мягким голосом на ломаном французском языке итальянца.

Глафира Семеновна отшатнулась.

– Да он с ума сошел! Вдруг делает мне наставления в игре… – проговорила она, бросив строгий взгляд на извозчика.

– Осади назад, мусью! Осади. Получил на чай – и будет с тебя! – крикнул на него Николай Иванович и тут же прибавил, обратясь к жене: – Сама, матушка, виновата… Якшаешься около игорных столов черт знает с кем. Партнер твой вчерашний по игре. Он тебя за партнера и считает.

– Да разве я виновата, что здесь извозчики шляются во все места, где бывает чистая публика!

Конурин, задрав голову, осматривал вход в игорный дом.

– Этакий подъездище-то великолепный! У иного дворца подъезд в сто раз хуже, – говорил он.

– На кровные денежки дураков построен. Они их сюда наносили, – отвечал Николай Иванович.

– Дураков… Однако здесь вся Европа играет, – возразила Глафира Семеновна.

– Ничего не обозначает. На средства всех европейских дураков. Умные люди здесь играют, что ли? Умный человек в рулетку играть не станет.

– Поди ты! У тебя все дураки. Отчего же те не дураки, которые в стуколку играют, в винт?

– В стуколку или в проклятую детскую вертушку!.. – воскликнул в свою очередь Конурин. – Помилуйте, матушка Глафира Семеновна, что вы говорите! В стуколку у тебя карты в руках, и всю ты эту музыку видишь, а здесь как тебе эти самые… маркеры, они что ли, что вот при вертушках-то?

– Крупье…

– Ну а здесь как тебе крупье машину пустит, так ты и должен верить, что это правильно. А ведь он может пустить и шибче и тише, с каким-нибудь шулеришкой стачавшись. Знай я, что пойдет вертушка тише или шибче, – сейчас у меня другой расчет.

– Да ведь вы еще не видали, как здесь вертушку пускают, и судите по тому, как в Ницце ее пускают. А здесь Монте-Карло… здесь на всю Европу… здесь совсем другие порядки.

– Да ведь и вы еще не видали.

– Не видала, но много читала про эту рулетку. Однако что же мы не входим в нутро, Николай Иваныч? Толпимся на подъезде и без всякого толку… – заговорила Глафира Семеновна.

– Дай, матушка, здание-то осмотреть. Успеешь еще деньги-то свои отдать. Хорош подъезд, но одного в нем не хватает… – произнес с иронией Николай Иванович.

– Ах, какой знаменитый архитектор выискался! Чего же это не хватает-то?

– А вот тут над подъездом должна быть надпись на всех европейских языках: «Здесь дураков ищут».

– Да полно вам! Ну что это в самом деле! Все дураки, дураки… Вы очень умны, должно быть?

– Самый первый дурак, иначе бы сюда не приехал.

Разговаривая на эту тему, они обошли кругом весь игорный дворец, посмотрели с откоса вниз, где в стрельбище проигравшиеся игроки, вымещая свою злобу на невинных голубях, бьют их из ружей, и снова подошли к главному входу.

– Бедные голубки! – вздыхала Глафира Семеновна.

– Здесь, душечка, жалости нет, здесь и людей не жалеют, – отвечал Николай Иванович.

– Но я удивляюсь, как это не запретят для удовольствия голубей расстреливать.

– Здесь ничего не запрещают. Человека даже до застрела доводят. Нашего же родственника в третьем году чуть не до сапог раздели, ты сама знаешь.

– Ах, вы все про одно и то же. Ну что ж, входите.

Они вошли. Уже совсем стемнело, и везде зажгли электричество. Представляющий из себя верх роскоши вестибюль блистал электричеством. В нем толпилась нарядная публика, очень мало разговаривавшая и с удивительно озабоченным деловым выражением на лицах. Ни веселья, ни улыбки Ивановы и Конурин ни у кого не заметили. Ежели кто и разговаривал, то только полушепотом. Только у бюро игорного дома стоял некоторый говор.

– Билеты на вход надо взять, что ли? – спросил Николай Иванович.

– Да, конечно же… Видите, люди берут, – отвечала Глафира Семеновна и повела мужа и Конурина в бюро.

– Комбьян пейе? – спрашивал Николай Иванович у юркого конторщика в очках и с пером за ухом. – Комбьян антре?[535]

– Votre carte, monsieur?[536] – спросил тот и забормотал целую тираду, пристально разглядывая Николая Ивановича сквозь очки.

Николай Иванович, разумеется, ничего не понял.

– Глаша! Что он за рацею такую передо мной разводит? – задал он вопрос жене.

– Карточку твою для чего-то просит. Спрашивает, откуда мы, где живем.

– Тьфу ты, пропасть! Люди деньги принесли им, а он к допросу тянет! – проговорил Николай Иванович, доставая свою визитную карточку, и, подавая ее конторщику, тут же прибавил: – Только все равно, мусье, по-русски ничего не поймешь.

Конторщик принял карточку, повертел ее, отложил в сторону и опять заговорил.

– Имя и фамилию твою спрашивает, – перевела Глафира Семеновна и тут же сказала конторщику: – Николя Иванов де Петерсбург, авек мадам ля фам Глафир…

– Батюшки! Да тут целый допрос… Словно у следователя. Передай уж кстати ему, что под судом и следствием мы не были, веры православной.

– Брось, Николай Иваныч… Ты мешаешь мне слушать, что он спрашивает. Уй, уй, монсье, нусом вояжер… Коман?..[537] В Ницце… То бишь… Да, Нис… Ах ты, Боже мой! Да неужто и гостиницу вам нужно знать, в которой мы остановились?

Глафира Семеновна сказала гостиницу. Конторщик все это записывал в разграфленную книгу.

– Допрос… Допрос… – бормотал Николай Иванович. – Переведи уж ему кстати, что петербургский, мол, второй гильдии купец… Кавалер. Сорока трех лет от роду. Свои-то года скажешь ему, что ли?

– Бросите вы шутить или не бросите?.. – огрызнулась на него Глафира Семеновна.

– Какие, матушка, тут шутки! Целый форменный допрос. Да дать ему наш паспорт, что ли? По крайности не усумнится, что ты у меня законная жена, а не сбоку припека.

– Да допрос и есть, – согласилась наконец Глафира Семеновна. – Спрашивает: один день мы здесь в Монте-Карло пробудем или несколько… Эн жур, монсье, эн жур…[538] И зачем только ему это?! – дивилась она.

Конторщик писал уже что-то на зеленого цвета билете.

– Знаешь что, Глаша? – сказал Николай Иванович. – Я боюсь… Ну их к черту! Уйдем мы отсюда. Словно мошенников нас допрашивают.

– Да уж кончено, все кончено.

– Чего кончено?