Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

– Ничего не поделаешь, коли здесь порядки такие, – отвечала Глафира Семеновна, принимая от конторщика билет на право входа в игорные залы, и спросила: – Комбьян пейе? Рьен?[539] – переспросила она ответ конторщика и прибавила, обратясь к мужу: – Видишь, как хорошо и деликатно дали билет и ни копейки за него не взяли.

– Да какая уж, душечка, тут деликатность, коли совсем оконфузили допросом. Только разве не спросили о том, в какие бани в Петербурге ходим.

Очередь дошла и до Конурина. Тот тяжело вздохнул и подошел к конторке.

– Полезай, Иван Кондратьев, и ты на расправу, коли сунулся с своими деньгами в Монте-Карлу эту проклятую, – проговорил он и прямо подал конторщику свой заграничный паспорт. – Крестьянин Ярославской губернии Пошехонского уезда и временный санкт-петербургский второй гильдии купец, женат, но жену дома оставил. Впрочем, тут из паспорта все видно, – прибавил он, обращаясь к конторщику. – Вот даже и две печати – от австрийского консульства и от германского. Будь, брат, покоен: не мазурики и в социвалистах не состоим.

Был выдан и Конурину входной билет.

XXV

Запасшись билетами для входа, Ивановы и Конурин направились в игорные залы. Дабы попасть в игорные залы, пришлось пройти через великолепную гостиную залу, предназначенную, очевидно, для отдыха после проигрыша и уставленную по стенам мягкими диванами. В ней бродило и сидело человек пятьдесят-шестьдесят публики. Были мужчины и дамы. Мужчины курили. На лицах всех присутствующих было заметно какое-то уныние. Почти все сидели и бродили поодиночке. Групп совсем было не видать. Кое-где можно еще было заметить стоявших по двое, но они молчали или разговаривали вполголоса. Ни шутки, ни даже улыбки нигде не замечалось. Все были как-то сосредоточенны и даже ступали по мозаичному полу осторожно, стараясь не делать шуму. Так бывает обыкновенно, когда в доме есть труднобольной или покойник. Сосредоточенность и уныние присутствующих подавляли все. Даже изумительная роскошь отделки залы не производила впечатления на входящих.

– Фу-ты, пропасть! Даже жутко делается. Что это все ходят и молчат? – проговорил Конурин, обращаясь к Глафире Семеновне.

– Да почем же я-то знаю! – отвечала она раздраженно. – Нельзя же в хорошем аристократическом обществе кричать.

Уныло-угнетенный тон и на нее произвел впечатление.

– Вон барынька-то с птичкой на шляпке в уголке как, пригорюнясь, сидит и даже плачет. Должно быть, сильно проигралась, – заметил Николай Иванович.

– Уж и плачет! Все ты шиворот-навыворот видишь.

– Да конечно же плачет. Видишь, на глазах слезы. Моргает глазами, и слезы… Конечно же проигралась.

– Может быть, муж раздразнил.

– А зачем же тогда держать кошелек в руках и перебирать деньги? Видишь, серебро. И денег-то всего три франка и несколько сантимов. Сейчас видно, что это остатки. Дотла проигралась.

– Удивительно, как это вы любите видеть во всем худое.

Николай Иванович, между прочим, не спускал с дамы глаз. Дама была молоденькая, нарядно и кокетливо одетая. У ней в самом деле на глазах были слезы. Вот она убрала в карман кошелек, тяжело вздохнула и задумалась, в упор смотря на колонну, находящуюся перед ней. Так она просидела несколько секунд и перевела взор на свою правую руку, пощупала на ней браслет и стала его снимать с руки. Через минуту она поднялась с дивана и стала искать кого-то глазами в зале. По залу, заложа руки за спину и закусив в зубах дымящуюся сигару, бродил черный усатый господин в длинной темной визитке английского покроя. Дама направилась прямо к нему. Он остановился, вынул сигару изо рта и, будучи высокого роста, наклонился над дамой, как бы сбираясь ее клюнуть своим длинным крючковатым носом восточного типа. Они разговаривали. Дама подала ему браслет. Он взял от нее браслет, холодно-вежливо кивнул ей и отошел от нее, в свою очередь отыскивая кого-то глазами. Искать пришлось недолго. К нему подлетел низенький, толстый, с неряшливой полуседой бородой человек в гороховом пальто. Они отошли в сторону, и вдвоем стали шептаться и рассматривать браслет. Пошептавшись, усатый господин поманил к себе даму и, спрятав браслет в один карман, вынул из другого кармана кошелек и начал отсчитывать ей деньги.

– Глаша, Глаша, смотри. Та дама, что плакала, браслет свой ростовщику закладывает. Передала ему браслет и деньги получает, – указал Николай Иванович жене.

– Ну уж вы наскажете!

– Да смотри сама. Вот у колонны… Видишь… Сейчас передала ему браслет и деньги взяла. Вон он ей и расписку пишет.

Усатый господин действительно вынул записную книжку и писал в ней что-то карандашом. Через минуту он вырвал из книжки листик и подал его даме. Дама быстро схватила листик и ускоренным шагом побежала к дверям, ведущим в игорные залы и охраняемым швейцаром и контролером.

– Ну что, убедилась? – спрашивал жену Николай Иванович и прибавил: – Вот гнездо-то игорное! Даже ростовщики водятся.

– Да мало ли дур всяких есть, – отвечала Глафира Семеновна.

Конурин тоже видел операцию залога браслета и дивился.

– Ловко! Совсем по цивилизации! – прищелкнул он языком и покачал головой. – И ведь как все это въявь делается, без всякого стеснения! При игорном доме и касса ссуд… Удивительно.

– Попали мы в местечко! – вздохнул Николай Иванович и спросил: – А где же играют-то? Где этот самый вертеп? Где рулетка?

– А вот, должно быть, за теми дверями. Все туда идут, – кивнула Глафира Семеновна на двери, за которыми скрылась заложившая свой браслет дама, и направилась к этим дверям, ведя за собой мужа и Конурина.

Швейцар и контролер тотчас же загородили им дорогу и спросили билеты. Контролер довольно внимательно просмотрел билеты, переврал вслух фамилию Конурина и, наконец возвратив билеты, произнес: «Entrez, messieurs»[540]. Швейцар распахнул двери.

– Ну, наконец-то в рай впустили! – произнес Конурин. – Люди свои кровные деньги им несут на съедение, а они у каждой двери заставы понаделали.

Глазам Ивановых и Конурина открылся ряд больших и длинных зал, отделенных одна от другой широкими арками. Посреди зал стояли огромные столы, и около них густо толпилась публика. Дамы протискивались сквозь толпу мужчин, протягивали руки со ставками. Мужчины загораживали им дорогу и, в свою очередь, лезли к столу, стараясь поставить на номер деньги. Наступившие кому-нибудь на ногу или толкнувшие друг друга даже не извинялись. Азарт поборол все. Везде раскрасневшиеся лица, везде тяжелое прерывистое дыхание, растрепанные прически, на которые владельцы их, отдавшись всецело игре, уже не обращали внимания и не приводили в порядок. Как в гостиной зале, так и здесь несложный сдержанный разговор, состоящий из игорных терминов, или даже только полушепот, изредка прерываемый известными выкриками крупье: «Faites vos jeux» и «Rien ne va plus».

Ивановы и Конурин обошли все залы, бродя между столами и наблюдая стоявшую и сидевшую около них публику. У одного из столов они услышали и русский полувозглас:

– Бьет игра, бьет – и даже просвета не вижу!

– Слышал? Русопета нашего обчищают, – кивнул Конурин по направлению к столу. – Попался, голубчик.

– Не лезь на рогатину. Сам виноват, – откликнулся Николай Иванович.

– Однако ведь есть же такие, что и выигрывают, – заметила Глафира Семеновна. – Я сама читала в газетах, что какой-то кельнер из ресторана здесь целое состояние выиграл.

– Ну, таких, я думаю, не завалило. Иначе, суди сама, на какие им доходы было бы такой дворец для игорного дома построить. Ведь дворец. Вон люстра-то висит с потолка… Ведь она состояние стоит.

От одного из столов отошел уже не раскрасневшийся, а бледный мужчина с черной бородой, взъерошил себе рукой прическу, опустился на круглый диванчик и, упершись руками в коленки, бессмысленно стал смотреть в пол.

– Этого тоже, должно быть, ловко умыли! – заметил Конурин.

– Вон и старушка бродит и отдувается, – указал Николай Иванович. – Непременно и ей бок нажгли… Шляпка-то совсем съехала у ней набок, а она и не замечает. Грех, бабушка, в вертушку в эти годы играть. Богу бы молилась дома.

Глафира Семеновна сердилась.

– Ах, как вы мне оба надоели своими прибаутками! – проговорила она, обращаясь к мужу и Конурину. – Я сбираюсь попробовать счастия, а вы с двух сторон: один – «нажгли», а другой – «умыли». Ведь так нельзя… Ни в какой игре не следует таких слов под руку говорить. Надо бодрить человека, а не околачивать его разными жалкими словами.

– Как ты будешь