Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

Комментируя его выступление в Екатеринбурге, «Сибирская речь» писала: «Речь Верховного правителя дает широкую струю свежего воздуха в спертую и удушливую среду нашей политической жизни»[723]. «Торжественная пышность встреч Верховного правителя, – писала газета, комментируя трехнедельную февральскую поездку адмирала по прифронтовой полосе, – показывает, что наша государственность приобретает внешние формы величия». Газета прославляла ее как «власть борьбы, жертвенных подвигов, пламенной любви к России…, власть твердую, опирающуюся на подлинную силу, непреклонную»[724]. «Отечественные ведомости» писали об этой поездке как о «новой фазе в процессе развития нашей новой государственности», которая вышла «не из программ и партийных манифестов, а из духа времени и его органически созревших задач, – не из тины событий, а из глубины, – не из верхушек книжной теории, а из недр национальной исторической жизни» и которая «находится в надежных руках»[725].

А вот как комментировало Русское телеграфное агентство в Омске приезд Колчака в город Троицк:

«15 февраля… поезд Верховного правителя прибыл в Троицк. На вокзале были выстроены казачьи и французские части. Верховный правитель принял парад. Представители города поднесли адрес… Солнечный морозный день. Верховный правитель с атаманом Дутовым и свитой отправились на тройках, сопровождаемые почетным казачьим конвоем и киргизскими всадниками в ярко-алых чалмах. Войсковой круг Оренбургского казачьего войска приветствовал Верховного правителя долго несмолкаемыми кликами “ура” и аплодисментами»[726].

После того, как казачий Круг просил о финансовой помощи ввиду подрыва войскового хозяйства и сожжения дотла 14 станиц, продолжает РТА, «в ответной речи, прерываемой кликами “ура” и рукоплесканиями, Верховный правитель в словах четких и твердых охарактеризовал казачество как подлинную демократию, притом демократию воинствующую, которая является одной из самых надежных опор государственности… Председатель Круга заявляет, что казачество будет верно служить Верховному правителю».

Далее, в пути «Верховный правитель принимал парады и награждал Георгиевскими крестами, восторженно приветствуемый войсками», объезжал госпиталя, лазареты и передовые позиции на фронте, где наблюдал за боевыми действиями.

А вот несколько слов о посещении им Перми: «Верховный правитель… сопровождаемый свитой, проехал в собор… После молебна состоялся грандиозный смотр войскам… При проезде по улицам, украшенным флагами и вензелями, Верховный правитель был предметом шумных торжественных манифестаций. В зале Благородного собрания Верховному правителю представился длинный ряд делегаций, поднесших адреса и хлеб-соль»[727]. Принимая далее в пути делегацию крестьян с хлебом-солью, он пригласил их на чай.

Немалых усилий стоило адмиралу разыскать свою семью. Связь с ней потерялась после бурных событий 1917 года. На момент его отъезда в загранкомандировку в США, куда он был отправлен А.Ф. Керенским, его семья оставалась в Севастополе в безопасности – до расправ с семьями адмиралов и офицеров на Черном море тогда дело еще не доходило. Командировка намечалась как относительно краткосрочная, на три-четыре месяца. За это время произошел Октябрьский переворот, после чего, как мы знаем, планы адмирала изменились, и в Россию он вернулся уже в разгар Гражданской войны осенью 1918 года. Тем временем, при большевиках с декабря 1917 года в Севастополе (как и во всем Крыму) уже забушевала настоящая анархия и волна самосудов над офицерами и их семьями. Опасаясь за себя и за ребенка, Софья Фёдоровна с сыном Ростиславом была вынуждена скрываться, а затем с помощью знакомых сумела выбраться за границу. В такой обстановке Александр Васильевич потерял их координаты, а она даже не знала, куда ему писать – подобное часто случалось с людьми в водовороте революции и Гражданской войны. Оказавшись в Омске и став Верховным правителем, адмирал предпринял меры по розыску семьи. Наконец в мае 1919 года он получил сведения из Франции, что жена с сыном находится в Париже, куда они приехали незадолго до этого. Адмирал немедленно установил связь с ней и регулярно переводил жене деньги. Переводы были относительно скромными – по 5 тыс. франков в месяц, но он и сам жил на жалованье, не позволяя себе ничего лишнего, хотя и располагал золотым запасом Империи. Но жена требовала больших средств, чем он переводил ей, мотивируя это тем, что у нее теперь, как и у него, «особое положение» как у жены Верховного правителя, нужны «расходы на представительство». Колчак писал жене, что за рамки служебного оклада он выйти не может: «Я живу в одной комнате и не делаю никаких приемов, а ты пишешь о какой-то светской жизни и спрашиваешь, надо ли сделать приемы. Наша Родина разорена и нищая, и я не имею много денег»[728].

В другом письме он пишет ей: «Являясь главой правительства и верховной властью той России, которая борется против большевизма, располагая диктаторской властью, я остался простым солдатом, каким был всегда. Я смотрю на свое положение как служебное, как такое же, как командование кораблем, дивизией или флотом. Я служу Родине своей, не преследуя никаких личных целей, и уйду при первой возможности, когда смогу передать власть в руки, которые смогут лучше сделать дело, чем я… Располагая неограниченной властью, я ничего не имею… и не считаю возможным брать у разоренной и нищей страны больше, чем это необходимо для самой простой жизни»[729].

Письмо А.В. Колчака жене

22 июля 1919

[ГА РФ. Ф. 10363. Оп. 1. Д. 19. Л. 5–6 об.]

В одном из последних писем к Софье Фёдоровне в октябре 1919 года он писал: «Мне странно читать в твоих письмах, что ты спрашиваешь меня о представительстве и каком-то положении своем как жены Верховного правителя. Я прошу тебя уяснить, как я сам понимаю свое положение и свои задачи… Я служу Родине своей, Великой России так, как я служил ей все время, командуя кораблем, дивизией или флотом. Я не являюсь ни с какой стороны представителем наследственной или выборной власти. Я смотрю на свое звание как на должность чисто служебного характера… Когда Россия и ее благо потребуют, чтоб я кому-либо подчинился, я это сделаю без колебаний… Моя сила в полном презрении к личным целям… Ты пишешь мне все время о том, что я недостаточно внимателен и заботлив к тебе. Я же считаю, что сделал все, что я должен был сделать. Все, что могу сейчас желать в отношении тебя и Славушки, чтобы вы были бы в безопасности и могли бы прожить спокойно вне России настоящий период кровавой борьбы до ее возрождения… Я знаю, что ты заботишься о Славушке, и с этой стороны я спокоен и уверен, что ты сделаешь все, что надо, чтобы воспитать его до того времени, когда я буду в состоянии сам позаботиться о