Читаем вместе с Толстым. Пушкин. Платон. Гоголь. Тютчев. Ла-Боэти. Монтень. Владимир Соловьев. Достоевский - Виталий Борисович Ремизов

писем, но видишь страдающую женщину, которая сжигает свидетельства прежней любви; видишь ее в пространстве двух миров — реального и мистического. Видишь само пространство ушедшей любви, оно огромно, в нем не исчезла «невозвратимо пережитая» жизнь, в нем много «горестных минут», много «любви и радости убитой». Но оно теперь как отблеск прежней жизни. Видишь глазами того, кто разлюбил, кто готов каяться, пасть на колени, грустить о былом, но для кого это теперь только прошлое, «милая тень». Настораживает некоторая жесткость в мужском поведении («Стоял я молча в стороне…»). Но такова логика того, кто разлюбил. Сострадание к женщине, которую когда-то боготворил, есть, а любви нет.

Ситуация очень схожая с той, которую Толстой описал в повести «Семейное счастье».

С. 264. «Весь день она лежала в забытьи…». 1864. Т.Ч.

Слева отчеркнуто все стихотворение.

Весь день она лежала в забытьи,

И всю ее уж тени покрывали;

Лил теплый летний дождь,

его струи

По листьям весело звучали.

И медленно опомнилась она,

И начала прислушиваться к шуму,

И долго слушала — увлечена,

Погружена в сознательную думу…

И вот, как бы беседуя с собой,

Сознательно она проговорила

(Я был при ней, убитый, но живой):

«О, как все это я любила!»

Любила ты, и так, как ты, любить —

Нет, никому еще не удавалось —

О Господи!.. И это пережить…

И сердце на клочки не разорвалось!

Стихотворение о последних часах жизни Е. А. Денисьевой, скончавшейся от туберкулеза 4 августа 1864 г. Тремя днями раньше дочь поэта Е. Тютчева писала тетушке, сестре поэта, Дарье Ивановне Сушковой об отце:

«…он печален и подавлен, так как m-lle Денисьева очень больна, о чем он сообщил мне полунамеками; он опасается, что она не выживет, и осыпает себя упреками; о том, чтобы попросить меня повидаться с нею, он даже не подумал; печаль его удручающа, и сердце у меня разрывалось. Со времени его возвращения из Москвы он никого не видел и все свое время посвящает уходу за ней»[130]

Только один лишь фрагмент из предсмертных видений умирающей любимой женщины воссоздан в этом стихотворении. Создана необычная поэтическая ситуация: шум теплого летнего дождя выводит умирающую из забытья и, увлекая ее, погружает «в сознательную думу», «в беседу с собой», а итогом становятся «сознательно» сказанные слова: «О, как все это я любила!» А далее переживания мужчины, чья любовь на порядок ниже той любви, которую даровала ему женщина. «…сердце на клочки не разорвалось». Стихотворение поражает сдержанной интонацией и скупостью образов. Трагизм стихотворения — в возвышенном и благородном созерцании умирающей, в простоте повествования и щемящей душу интонации.

В письмах после похорон Е. Денисьевой Тютчев не скрывал катастрофического разлома своих чувств. К А. И. Георгиевскому через четыре дня после похорон Е. Денисьевой Тютчев писал о своем отчаянии:

«Александр Иваныч!

Все кончено — вчера мы ее хоронили… Что это такое? что случилось? о чем это я вам пишу — не знаю. — Во мне все убито: мысль, чувство, память, все… Я чувствую себя совершенным идиотом.

Пустота, страшная пустота. — И даже в смерти — не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то…

Сердце пусто — мозг изнеможен. Даже вспомнить о ней — вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу.

Страшно — невыносимо. — Писать более не в силах — да и что писать?.. ФТчв»[131]

Т.Ч.!

С. 268. «О, этот Юг, о, эта Ницца…». 1864. Т.Ч.!

Слева отчеркнуто все стихотворение.

После Т.Ч.! Толстой зачеркнул поставленную им ранее букву К.

О, этот юг, о, эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

Мысль, как подстреленная птица,

Подняться хочет и не может…

Нет ни полета, ни размаху;

Висят поломанные крылья,

И вся дрожит, прижавшись к праху,

В сознаньи грустного бессилья…

Ницца. 21 ноября 1864.

Не просто Т.Ч., а Т.Ч. с восклицательным знаком, призванным подчеркнуть глубину того понимания, которое охватило Толстого при чтении этого стихотворения. Почему Толстой зачеркнул букву «К»? Предлагаю над этим подумать самому читателю.

Стихотворение было написано 21 ноября 1864 г. в Ницце.

Месяцем раньше в письме к А. И. и М. А. Георгиевским[132], близкому знакомому и его жене, сводной сестре Елены Денисьевой, Ф. И. Тютчев, испытывая тоску по возлюбленной, признавался в полной капитуляции себя как личности, неспособности выйти из критического состояния и обрести «целительную» энергию жизни:

Ф. И. Тютчев. Фрагмент портрета. Художник М. Решетнев

«Только при ней и для ней я был личностью, только в ее любви, в ее беспредельной ко мне любви я сознавал себя… Теперь я что-то бессмысленно живущее, какое-то живое, мучительное ничтожество… Может быть и то, что в некоторые годы природа в человеке теряет свою целительную силу, что жизнь утрачивает способность возродиться, возобновиться.

Все это может быть, но, поверьте мне, друг мой Александр Иваныч, тот только в состоянии оценить мое положение, кому — из тысяч одному — выпала страшная доля — жить четырнадцать лет сряду — ежечасно, ежеминутно — такою любовью, как ее любовь, — и пережить ее…

Теперь все изведано, все решено, — теперь я убедился на опыте, что этой страшной пустоты во мне ничто не наполнит… Чего я не испробовал в течение этих последних недель — и общество, и природа, и наконец самые близкие, родственные привязанности, самое душевное участие в моем горе… Я готов сам себя обвинять в неблагодарности, в бесчувственности, — но лгать не могу — ни на минуту легче не было, как только возвращалось сознание. Всё это приемы опиума, — минутно заглушают боль — но и только»[133].

В другом письме к А. И. Георгиевскому от 25 декабря 1864 г. Тютчев признался и в том, что не может избежать в своем творчестве выставки «на показ своих язв сердечных». Раньше этого он не допускал. Для него как художника ситуация была невыносимо мучительной.

«Друг мой Александр Иваныч… Вы знаете, как я всегда гнушался этими мнимопоэтическими профанациями внутреннего чувства — этою постыдной выставкою напоказ своих язв сердечных… Боже мой, Боже мой,