Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

Царь в монастыре, всех подняла на ноги и братия, «как юродивые девы, вскочили сретать земного жениха». При этом бросились не в собор, где надлежало готовиться к церковной службе, а, как писал Фотий, направились к Царю «веселыми ногами, с радостными сердцами и цветущими лицами».

Архимандрит тоже «побежал» к Царю, но не благословил его. Как заметил Бенкендорф, «Фотий, со своей стороны, так растерялся, что позабыл обо всех почестях, воздаваемых в подобных случаях».

Вскоре прибыла и графиня А. А. Орлова, появление которой в мужской обители могло показаться предосудительным, если бы, как заметил глава Третьего отделения, «репутация графини не ставила ее превыше всякого подозрения». Царь подробно осмотрел больницу, хозяйственные службы, сады и нашел, что все содержится превосходно.

Настоятелю было задано немало вопросов и о времени создания обители, о наиболее чтимых иконах, о составе и численности братии. Затем Император опять вошел в собор и пожелал, чтобы была отслужена ектения. Службу совершал иеромонах, а Фотий находился рядом с Государем. Особенно понравился хор, и Николай Павлович сказал архимандриту, что «пение стройное, приятное, мелодия превосходная – жалко, подладить не могу». После службы, получив благословение Фотия, Монарх покинул Юрьев монастырь.

История посещения Императором Юрьева монастыря на этом не закончилась. Николай Павлович, всегда неукоснительно соблюдающий предусмотренные регламенты, не мог не заметить целый ряд упущений. Через несколько дней Фотий был вызван в Синод, где ему было заявлено, что Государь нашел в монастыре отменное благоустройство, но лично архимандрит допустил отступления от должного порядка.

К числу таких прегрешений относились: не служил сам ектении, не подносил к целованию креста, при осенении крестным знамением не поцеловал руку у Государя, протягивал сам руку Царю для целования, был одет, вместо черной, в фиолетовую рясу.

Синод нашел в этом проявление «непочтения» в Самодержцу и постановил: Юрьевского архимандрита «отдать под начало наместнику Александро-Невской лавры Палладию, дабы он научил и вразумил его, как должно встречать Царствующих Особ»…

Николай Павлович умел ценить то, что значимо и важно в силу исторической традиции, сложившихся представлений. Особенно тут приоритетны исторические и духовные святыни, на которых веками стояла Россия и на которых она должны опираться и впредь. Народ и страна, не имеющие святынь, не желающие чтить прошлое, обречены на гибель. Не может стоять крепко дерево, лишенное корней, а ведь святыни и являются тем фундаментом, почвой, тем корнем, тем живительным соком, которым питается настоящее и будущее.

Во время посещения Цесаревичем Александром Москвы летом 1837 года Император писал ему о московской старине: «Крутицкий монастырь давно до меня уничтожен, восстановить церковь будет и легко, и прилично; но многое, что пропало, происходит от разорения в 1812 году; и не стало бы способов все привести в первобытное состояние, даже в Кремле многие церкви и ныне в жалком положении, и хотели их уничтожить, чему, однако, я воспротивился и велел их постепенно исправить и устраивать».

Тяга Николая Павловича к истинному, исторически подлинному порой приводила к противоречиям с церковными иерархами. Художник Ф. Г. Солнцев вспоминал, что когда он, по заданию Царя, проводил ремонтные работы в Киевской Софии, то там, под слоем многовековых наслоений, открылась первозданная фресковая живопись. Когда сообщил о том Монарху, то тот распорядился: «Открой мне это».

Художник начал проводить реставрацию и очистил от поздних наслоений часть прекрасной живописи. В 1844 году Николай I был в Киеве и специально поехал посмотреть на открывшееся чудо. Однако Митрополит Киевский и Галицкий Филарет (Амфитеатров; 1779–1857) не одобрял проводимые работы. «Ваше Величество, – взывал Филарет, – открытие и возобновление древней живописи здешнего собора повлечет староверов к поощрению в их лжемудриях».

Точка зрения Повелителя Империи была совсем иной; он не опасался каких-то церковных прений. «Я, Владыко, не смотрю, как молятся, лишь бы молились. Ты любишь старину, и я люблю. Теперь в Европе дорожат малейшей старинною вещью. А мы, возобновляя древнюю живопись, можем ли думать, что оказываем предпочтение староверам. Вздор. Не противоречь».

Не было сомнения, что старое надо охранять и защищать даже и тогда, когда оно носит не фактический, а, так сказать, символически-эмблемическое значение. Здесь новации, критические оценки и сомнения совсем неуместны.

В июле 1837 года Император признавался в письме Цесаревичу: «В Оружейной палате много вздору и многое, даже корона Мономахов, не под настоящим значением. Трудно, однако, преодолевать предрассудки, которые сохранились в общем убеждении и походят на святыни, потрясать, и в такой век, где и незыблемое потрясается. Наводить сомнения вообще опасно».

В царствование Николая I мероприятия в области организации церковной жизни и церковного управления начали принимать систематический и целенаправленный характер. Конечно же, государство и раньше совсем не «сторонилось» церковной политики. Наоборот. При Петре I (отмена Патриаршества) и при Екатерине II (секуляризация церковной собственности) вторжение светской власти в жизнь Церкви было грубым и бесцеремонным.

Теперь же наступили иные времена. Нет, контроль Синода нисколько не ослабевал. Можно даже обоснованно говорить, что при обер-прокуроре графе и гусарском генерале Н. А. Протасове этот контроль стал еще придирчивее, чем при его предшественниках[152].

Церковная политика Николаевского царствования носила попечительский и охранительный характер. Цезаропапистские поползновения, религиозный индифферентизм, увлечение «надконфессиональным христианством» корононосителей – все это осталось в прошлом. Православная Церковь не только законодательно, но и фактически становилась единственной носительницей и выразительницей духовных чаяний не только «низов», но в лице Императора – и «верхов».

В 1839 году свершилось великое историческое дело: миллионы униатов вернулись в лоно Православия. Этот факт достоин того, чтобы быть отмеченным не только как выдающееся явление эпохи, но и как важнейшее событие в истории Русской Православной Церкви.

При Николае Павловиче стали заметны качественные и благотворные изменения в церковной жизни. Возросло количество епархий с 40 (1825 год) до 55 (1855 год).

Впервые за весь синодальный период существенно увеличивалось число православных обителей. Если с 1701 по 1810 год количество монастырей в Российской империи сократилось с 1201 до 452, то к 1855 году их число достигло почти 600. Практически весь этот рост пришелся на тридцатилетие: 1825–1855. Иными словами, в каждый год царствования Николая Павловича в России возникало не менее двух новых обителей.

Еще более впечатляющие показатели – количество построенных церквей и часовен. Если в 1825 году их насчитывалось 27 585, то в 1855 году их уже действовало 48 318. Фактически ежедневно при Николае Павловиче освещалась как минимум одна церковь или часовня!

Кодификация законодательства дала ясный перечень прав и обязанностей духовенства, чего раньше не было. Свод Законов 1832 года содержал в IX томе (Законы о состояниях) изложение правовых норм для белого духовенства, епископов и монашества внутри государства. В Х томе (Законы гражданские и