Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

выполнять свои обязанности военный эксперт А. Семенов, представлявший СССР в постоянной комиссии по военным, морским и авиационным вопросам. В октябре полномочия Б. Розенблюма и А. Сванидзе в экономическом и финансовом комитетах были продлены на три года по решению Лиги Наций, но уже 31 октября Сванидзе сообщил о своем отказе, сославшись на то, что служебные обязанности не позволяют ему покинуть Москву. Розенблюм также перестал участвовать в заседаниях своего комитета. Некоторых служащих Лиги Наций, представлявших СССР, советское руководство пыталось уволить, и Литвинову приходилось объяснять, что они были назначены Советом Лиги и Москва не может самостоятельно их отозвать. Но это было бесполезно – к примеру, известный врач-венеролог Вольф Броннер, работавший в комитете Лиги по гигиене, после неудачной попытки его отзыва из Женевы был по приезде в Москву в октябре 1937 года просто арестован и позже расстрелян как «шпион».

Следует напомнить, что советские граждане, работавшие за границей, первым делом оказывались под подозрением НКВД и многим из них, спасаясь от ареста, пришлось стать невозвращенцами. Литвинову не раз приходилось выкручиваться, объясняя причины бегства его подчиненных за рубеж. Например, 6 февраля 1938 года исчез поверенный в делах в Румынии Федор Бутенко, исполнявший обязанности уже арестованного полпреда М. Островского. Заявление ТАСС обвинило румынских фашистов в его убийстве, но вскоре Бутенко объявился в Италии, где стал обличать советскую власть. Наркому пришлось обратиться к румынскому правительству с требованием разыскать «настоящего» Бутенко, поскольку, по его версии, итальянский беглец был «поддельным», хотя, конечно, в это не верили ни сам Литвинов, ни все остальные.

Вскоре он лишился еще одного из подчиненных – Ф. Раскольникова, который в апреле бежал во Францию. Нарком послал ему несколько безрезультатных телеграмм, то убеждая, то прямо приказывая вернуться в Москву. Это говорит, что он защищал от репрессий далеко не всех своих сотрудников – впрочем, Раскольников никогда не был близок к Литвинову, хоть и хвалебно отзывался о нем в мемуарах: «Реалист и практик до мозга костей, один из самых умнейших старых большевиков, М.М. Литвинов с самого начала боролся с утопизмом Чичерина. <…> Литвинов настолько понял авторитет Наркоминдела, что в 1935–1936 годах Политбюро почти безоговорочно принимало все его предложения»[585].

Но эти времена прошли – в 1938–1939 годах Литвинов стал реже появляться у Сталина с докладами и проводил там меньше времени, чем раньше. Это было довольно странно, учитывая, что международная обстановка продолжала обостряться. В то же время в Политбюро стали чаще приглашать полпредов и других дипломатических работников – например, советский представитель в Германии Алексей Мерекалов[586] в 1938 году пять раз побывал в кабинете Сталина, причем трижды – без участия наркома.

Помимо Молотова, все больше оттеснявшего Литвинова, к руководству внешней политикой тянулся и секретарь ЦК Андрей Жданов, который в роли заведующего отделом культуры и пропаганды курировал идеологическую работу за рубежом. 17 января 1938 года он был избран председателем Комиссии по иностранным делам при Верховном Совете СССР. В речи по этому поводу Жданов, отдав должное Литвинову за его «миролюбивую политику», обвинил НКИД в излишней терпимости в отношении некоторых иностранных дипломатов, которые «выходят за рамки своих полномочий и занимаются диверсиями, направленными против нашей страны»[587]. Затем он раскритиковал Францию за то, что она терпит присутствие на свой территории «организаций, подстрекающих к террористической деятельности против СССР», имея в виду РОВС и другие эмигрантские структуры. Ждановская критика политики НКИД и воинственные высказывания в адрес Франции тут же поддержал Молотов, который, взяв слово, потребовал от Наркоминдела немедленно рассмотреть этот вопрос.

Литвинов в письменном ответе на обвинения использовал привычный сарказм: «В связи с упреками т. Жданова по адресу французского правительства, подтвержденными Председателем Совнаркома, нам необходимо, очевидно, предъявить какие-то требования французскому правительству, для чего нам необходимо сообщить ему более или менее конкретно, какие имеются во Франции террористические организации и лица, с возможным указанием их адресов»[588]. Фактически он предлагал партийным лидерам взять на себя ответственность за возможное ухудшение отношений с Францией.

Тем не менее на посту наркома он, как известно, оставался до мая следующего года. К тому времени Сталин под влиянием Молотова и других сторонников «твердой линии» окончательно решил сменить наркома иностранных дел – особенно в свете начавшихся переговоров с Германией. По традиции тех лет снятие столь высокого чиновника непременно влекло за собой объявление его «врагом народа», чем и занялось НКВД. По другой традиции смещенного требовалось окружить «организацией», чтобы избавиться от его ставленников и друзей. По устойчивой версии, в «организацию» Литвинова предполагалось включить его давних соратников: Майского, Сурица, Штейна, а возможно, и Александру Коллонтай.

Во «вредительской работе» Литвинова предлагалось сознаться многим его сотрудникам, арестованным после отставки наркома. Это была уже третья волна репрессий в НКИД. Из них только Е. Гнедин выжил и смог рассказать, как с ним «работали» следователи на Лубянке: «В особом разделе «протокола от 15–16 мая» содержались измышления о М.М. Литвинове, имя которого я безусловно не называл. Думаю, что его имя не фигурировало и в старых делах. Но теперь задача палачей заключалась именно в том, чтобы «собрать материал» против Литвинова, и ради этого и была составлена фальшивка. В ответ на «тонко поставленные» вопросы я будто бы постепенно признавался в том, что «знал об антиправительственных настроениях Литвинова» (примерно так; пишу, естественно, по памяти); я будто бы «подтверждал», что Литвинов, «исходя из антисоветских намерений провоцировал войну» и т. п. Составители «протокола» не пытались проявить изобретательность, сочиняя «состав преступления», они просто-напросто приписывали М.М. Литвинову те самые концепции и формулировки, которые участники больших открытых процессов приписывали себе или которые им были приписаны следователями»[589].

Когда Гнедин отказался подписать показания, ему предъявили «признания» бывшего советника полпредства во Франции Евгения Гиршфельда и сотрудника аппарата НКИД Сергея Бессонова. Последний на процессе Бухарина и Рыкова играл роль провокатора, изобличая обвиняемых, но все равно был расстрелян в 1941 году. Их показания против Литвинова заставили Гнедина признать по крайней мере часть обвинений. Его допросы, часто с избиениями, продолжались до конца сентября, когда от него внезапно перестали требовать показаний против бывшего наркома: «Несомненно, имея на то разрешение, капитан Пинзур сказал многозначительно: «Да кто же в этом доме стал бы в чем-либо обвинять Литвинова!» Как будто не в этом доме меня, и не одного меня, совсем недавно пытали, требуя показаний против Литвинова…»[590] Арестованному, однако, привычно проштамповали обвинение в шпионаже и на долгие годы отправили в ГУЛАГ.

Михаил