Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

он был все же «человеком Литвинова». По словам одного из лидеров Коминтерна Вилли Мюнценберга, в Париже Потемкин сказал ему, что «уезжает в Москву с тяжелым сердцем. Отставка Литвинова казалась неизбежной, и его уход с поста означал бы конец политики, в которую они оба верили»[574]. Другое дело, что Молотов использовал послушного дипломата для взятия НКИД под свой контроль. Например, миссией Потемкина на Балканах и в Турции в апреле 1939 года руководил именно Молотов, оттеснивший наркома в сторону.

Как и Литвинов, Потемкин пытался уберечь от ареста работавших за границей дипломатов. Например, в апреле 1939 года он предупреждал в письме Я. Сурица, бывшего тогда полпредом в Париже, что в кадровой политике проводится в текущий момент «очень жесткая линия, малейшие отступления от которой не только регистрируются, но и вызывают немедленно резкую реакцию»[575]. Он также советовал Сурицу под любым предлогом уклониться от вызова в Москву, отправив вместо себя секретаря полпредства П. Крапивинцева. Возможно, это помогло литвиновскому другу дождаться ослабления репрессий. Потемкин относился к Литвинову с уважением и позже уделил ему достойное место в редактируемой им «Истории дипломатии». Недаром после снятия наркома его пытались вместе с ним обвинить в «антисоветской деятельности», а в 1940 году по предложению Молотова убрали из НКИД и перевели в более близкую ему педагогическую сферу.

Владимир Потемкин. (Из открытых источников)

Вероятно, для Литвинова было тяжкой обязанностью присутствие в качестве члена ЦК на партийных форумах, превратившихся в судилище над бесконечными «врагами». На февральско-мартовском пленуме 1937 года он держался в тени, но все же был включен в комиссию из 36 человек, решавших судьбу Бухарина и Рыкова. Вместе с еще семью членами комиссии он предложил «судить, но не расстреливать» обвиняемых, но большинство проголосовало за формулировку «судить и расстрелять». Заступаться за арестованных сотрудников, кроме Стомонякова, он не пытался, но в октябре 1937 года попробовал отстоять печатный орган, газету «Журнал де Моску», выходившую в Москве на французском и бывшую весьма полезным советским рупором за границей.

Когда газету собрались закрыть, Литвинов написал в Политбюро: «Должен также отметить, что газета «Журнал де Моску» никакими секретными данными не распоряжается и никакой секретной работы не ведет, и что, по моему глубокому убеждению, там без ущерба для интересов государства могли бы работать ныне снимаемые сотрудники, которым ставятся в вину лишь родственные связи или поездки за границу, в свое время разрешенные соответствующими органами. Если есть люди, которые на 100 % могут отвечать предъявляемым требованиям, то мы найдем для них более подходящую работу и где они более нужны, чем в редакции беспартийной газеты «Журнал де Моску»[576].

Литвинова в очередной раз поставили на место – газета была закрыта, ее редактор, писатель Виктор Кин, арестован, а затем казнен. Видя бессилие наркома, карьеристы из парткома НКИД снова начали строчить на него доносы. Активнее других в этом были Ф.С. Вейнберг и Г.Н. Шмидт; последний, бывший секретарь Сокольникова и Стомонякова, работал теперь заместителем заведующего отделом печати и информировал ЦК, что политика Литвинова «отклоняется от курса, намеченного директивами партии»[577]. Как и во время чистки 1929 года, его обвиняли в «зажиме критики» и равнодушном отношении к партийной организации. Но даже в разгар репрессий Литвинова не тронули, что до сих пор вызывает недоумение исследователей. Можно предположить сразу несколько причин этого. Во-первых, наш герой никогда не посягал на политические установки сталинского руководства и не примыкал ни к каким оппозициям, о чем на всякий случай напоминал во всех своих автобиографиях. Во-вторых, он пользовался уважением Сталина со времен лондонского съезда (даже если им не пришлось тогда вместе отбиваться от пьяных моряков). В-третьих, он не принадлежал ни к одному из регионально-местнических кланов, борьба с которыми была одной из целей Большого террора. В-четвертых, в сложнейшей международной обстановке того времени опыт и авторитет Литвинова еще могли пригодиться власти (впрочем, это самый слабый аргумент).

Однако, оставив Литвинова на посту, сталинское руководство постаралось как можно больше ограничить его самостоятельность. Близкие к нему сотрудники НКИД были или арестованы, или убраны на другую работу. Правда, такие представители его «плеяды», как И. Майский, Я. Суриц, К. Уманский, остались на своих местах, а последний осенью 1938 года даже получил ответственную должность полпреда в США. Их место постепенно занимали молодые выдвиженцы, ставшие позже опорой Молотова. Хотя неверно считать их, как это делают З. Шейнис или Е. Гнедин, сплошь карьеристами и бездарностями, они не имели опыта и знания заграницы, приобретая то и другое на ходу, что вряд ли шло на пользу советской дипломатии.

Яков Суриц. (Из открытых источников)

Литвинов еще пытался влиять на новые назначения. Например, в августе 1937 года, когда Маленков направил на «укрепление» НКИД 85 коммунистов, нарком в письме Сталину отмечал, что только 15 из них владеют хотя бы одним иностранным языком и ни один не может в ближайшее время занять должность полномочного представителя[578]. Из этих 85 человек он отобрал 50 хоть как-то подходящих, которые были направлены на трехмесячные курсы, однако нехватка дипломатического персонала была настолько острой, что 15 из них немедленно получили назначение за границу. А. Рощин стал свидетелем «экзамена», устроенного наркомом одному из таких назначенцев: «Один из моих знакомых пришел к Литвинову на собеседование перед поступлением на работу. Нарком приветствовал его поочередно на английском, французском и немецком языках. Посетитель трижды ответил ему:»Не понимаю». Тогда Литвинов по-русски сказал ему «До свидания», объяснив, что, не зная ни одного западного языка, он для работы в НКИД не подходит»[579].

Удостоверение депутата Верховного Совета, полученное Литвиновым в 1937 г. (РГАСПИ. Ф. 359. Оп. 1. Д. 14. Л. 64)

Жалуясь на нехватку кадров в ЦК, Литвинов упрекал его в непоследовательности, поскольку многие из молодых дипломатов, прошедших обучение, не могли получить разрешение на выезд за границу: «Подготовленная нами на курсах за последние годы смена также не получает возможности работать за границей. Новых подходящих работников мы за последнее время от ЦК не получаем. Набранные на курсы новые работники смогут встать на работу по окончании курсов лишь через полтора-два года. Не видно, таким образом, никаких перспектив к пополнению наших кадров, если будет продолжаться нынешний подход к разрешению выезда за границу и к допущению к секретной работе»[580].

Осенью 1937 года Литвинова лишили возможности самому выбирать сотрудников. Отныне